Листья полыни - [63]

— Правда, — ответил Мойертах. — Только он на тех пишет, какие сам добыл. Что мы здесь собрали, ему не подойдут.

— Вот как? — усмехнулся Охлябя. — Значит, не каждая рубаха ему подходит? А что пишет, не скажешь ли?

— Книгу творит, — пожал плечами Мойертах. — В ваших краях пергамент раздобыть нелегко.

— Книгу… — повторил Охлябя. — А вроде и воюет не худо, и искусник, поговаривают, не из последних был. Отчего отсюда к вам ушел?

— А ты его, Охлябя, сам спроси, — посоветовал Мойертах. — У нас его за чужестранца не считают. А у вас, как я погляжу, точно на гостя смотрят.

— А это ясно станет, когда он к Серым Псам вернется в печище, — молвил Охлябя, морщась, будто от досады, на деле же — от боли. — Я заглядывал в то, что он пишет, но ни буквицы разобрать не могу.

— Он по-аррантски пишет, иной раз на вельхском, — пояснил Мойертах. — На веннском редко.

— Отчего ж так? — удивился Охлябя. — Слов, что ли, ему мало?

— Мало, — кивнул вельх. — Есть слова, коих на веннском нет.

— Ведаю, — кивнул Охлябя. — Вельхским мечам в нашем языке названия нет. Да нешто этих слов столь много?

— Немало, — подтвердил вельх. — Но того паче то, Охлябя Снежанич, что мыслить надо по-аррантски, чтобы ту книгу составить, какую Зорко пишет. И писать, значит, тоже по-аррантски.

— Это зачем еще такая блажь? — не понял Охлябя. — Или венны думают иначе?

— Иначе, — опять подтвердил Мойертах. — Я венскую песню на вельхский переложить могу, но петься она не будет. И книги так же. Они вроде песен, только зело великих.

— Что ж, дело доброе, и о нас, глядишь, худого не напишет, — кивнул Охлябя. — Да вот венны этой книги не прочтут. Его и без того Зорко-вельх величают иной раз, за глаза, а меж тем у него мать жива и родня. Словно заново человек в ваших краях родился, а может, подменили его. Молодые его слушают, а я и пробовал, и вроде складно говорит, а понять не могу. Только тогда и чую его своим, когда он за меч берется.

— Братство по мечу в наших холмах — высокое братство, — отвечал вельх. — Не думаешь ли, что молодых за собой в наши холмы уведет? — спросил он Охлябю.

— Увести не уведет, — отверг такую возможность венн. — Другими — сделает, пожалуй. До сего времени дети на отцов были похожи. Теперь время меняется.

— Это не странно, — откликнулся Мойертах. — В холмах время менялось столько раз, что загустело и почти остановилось. У вас отныне будет два времени — а это не так и много, — и вы станете старше. Твои дети будут старше тебя и мудрее, хотя это и кажется необычным. Только не заставляй их повторять твои неудачи, иначе они запомнят только их, а об удачах забудут. Тогда ты умрешь для них, и у них опять останется только одно время, которое они плохо знают.

— Мудрено ты говоришь, Мойертах, — кивнул Охлябя. — Наверное, и вправду только по-аррантски об этом короче молвить можно. Но я твои речи понял. Видно, ты и прав, только от правоты твоей не проще. Оттого, что изменить ее нельзя.

— Причины менять не вижу, — возразил вельх.

— И то верно, — примирительно закончил Охлябя, не желая длить этот беззлобный спор, в коем никто из спорящих не смог бы ни убедить, ни обидеть другого, потому как ни к одному, ни к другому не стремился. — Братство по мечу — ладное братство, это ты точно сказал. Что с теми мергейтами, кто из окружения утек?

— Дюжина и еще один под откос на озеро спустились. Остальных мы стрелами побили. Теперь тех на другом берегу ловить следует. Сотник с ними ушел.

— Хитрый волк, — с ненавистью и вместе с тем с уважением рек Охлябя. — И он попадется. Кто ловить пойдет?

— Никто пока, — отвечал Мойертах. — Здесь наши мечи не сломились, а окрепли вместе. И о братстве меча ты справедливо рассудил. Ныне идем на помощь Зорко. Или Плещею Любавичу.

Лист первый Зорко

Когда мергейты, что споро расчислили, где находятся два десятка его конных людей, и едва не перестреляли их вслепую, вдруг куда-то провалились, Зорко уразумел, что они наткнулись на засаду, которую выставил в лесу Мойертах, и хитроумному вельху удалось увести за собой эту сотню, воеводствовал над коей невысокий и немолодой уже мергейт, с длинными смоляными волосами, заплетенными в три косицы, смуглый, с узким, как сабля, лицом. Его Зорко опасался больше всех и даже уверенней себя почувствовал, когда тот исчез в лесу, хотя Мойертаху завидовать теперь было не в чем.

Бездельничать Зорко, однако, не дали. Едва умчалась вправо от тропы, ведшей прямиком к озеру, одна сотня степняков, преследуя вельхов, как по той же опушке, где стоял Зорко и его отряд, опять застучали копыта.

— Сотня, — определил Неустрой на слух.

— Две, — возразил Саврас.

Ему Зорко верил больше: Саврас лучше знал лошадей и мог иной раз по звуку дыхания лошади опознать, какова она с виду.

— По поляне идут, не таятся, — заметил Кисляй.

— Десяток на поляну. Выстрелить раз, и мигом обратно, — велел Зорко и сам первый тихо, но резко сжал Серой бока, давая ей знать, что бежать следует скоро, да недолго.

Поляну заливал солнечный свет, приглушенный в сажени от опушки густой уже весенней листвою. Время было за полдень, и солнце светило в затылок веннам, а мергейтам в глаза, и те не сразу сообразили, что перед ними, в тридцати саженях, возникли не тени всадников, мреющие в ярком мареве лучей, а самые настоящие всадники. Любой мергейт мало того что искусно стрелял из лука, натягивая до уха тугую тетиву, но умел еще и защититься от стрелы лучше любого иного воина. Но когда стрела летела по солнечному лучу, да еще со столь малого расстояния, да еще ты сам наметом шел ей навстречу, никакое умение не могло спасти от гибели. Все десять стрел попали точно туда, куда метили венны. Зорко сбил с седла высокого и черного, как ворон, мергейта в черном халате десятника. Взвилась пыль, затопотали оставленные всадниками кони, мелькнули падающие тела, а мергейты, скачущие следом, приостановились. Но во второй раз натягивать тетиву Зорко не решился, ибо, не успев скрыться назад, под защиту деревьев, мигом получил бы вместе со своим десятком стрелы от целой сотни врагов, и тогда участь его была бы незавидной.