Листья полыни - [40]

И Олдай-Мерген повел тумен на полночь, потому что Гурцат, верховный хаган, приказал ему поступить так. Олдай-Мерген выполнил приказ, но еще раз убедился в том, что Гурцату неведом закон смены степных поколений и о том, как перемещаются по миру сны, верховный хаган тоже не знает. Но Олдай-Мерген знал, что гораздо хуже будет не выполнить приказ, ибо если снов не хватает на всех, то вскоре случится война и тогда будет меньше людей, или коней, или верблюдов и волков, или худо станет расти трава, и степь станет умирать или занедужит, и это будет плохо. А раз так, раз этот мир плох, его нужно исправить. Он сделал, как сказал Гурцат, как сделал это и четыре весны назад, отправившись с послами, зане его законом, законом степи, было речено: «Этот мир надо исправить, ибо он плох!»

Он повел тумен, но его воины были теми, кто пришел с поколением, следующим за его поколением. Они больше ценили звуки, чем запахи, и потому их путь не был равен пути Олдай-Мергена. Они должны были пройти его сами, пройти на ощупь, словно сквозь безвидную ночь, чтобы примерить на себя незнакомые сны, определяясь в пути не по запаху, как это делал Олдай-Мерген, а по звуку. Это было не поколение волков, ищущих запахи в непостоянстве ветров и потому рыскающих разными путями, каким было поколение Олдай-Мергена. Это было поколение соколов, псов, коней и верблюдов, идущих на звук одного голоса — голоса хозяина, который мог быть невидим и неощутим, но обладал властным зовом. Это было поколение братства, а не поколение стаи, хотя сами они не сознавали этого и не видели различия между стаей и братством. И братство их было сильнее стаи, и поэтому Олдай-Мерген дал им искать свой путь по уже знаемой им стране — иначе они не стали бы его слушать: им был неведом язык запахов, а голос у них был другой, и им не нужен был голос слабого поколения, поколения стаи.

Он, Олдай-Мерген, всего лишь на шесть или восемь весен был старше их, но он чувствовал межу во времени, разделявшую поколения. И он лишь следил за ними и временами подсказывал, так чтобы они подумали, будто он собрался заменить им звук хозяйского голоса, за которым они следуют, не сознавая того. Потому-то венны и не могли совладать с одним туменом мергейтов: они столкнулись с поколением степи, вскормленным на сочных и жестких травах, вместе с коим поколением шел человек, знавший запахи времени и способный к языкам чужих стран, потому что и запах каждой страны говорит на ее языке. И он, как старый волк, не ошибался, идя по следу. Войско мергейтов вышло на искомую дорогу.

Но здесь и случилось то, чего не могли предугадать ни тот, кто внимает запахам, ни те, кто следует звуку. Произошло так, что страна веннов сменила язык, и он сделался нов и непонятен всем, и, чтобы попробовать и изучить его, требовалось время. А его неоткуда было взять, поскольку никто еще не знал, в чьих руках вечность в этой стране, а в чьих — время. Из чащ вышли те, кого Олдай-Мергену пришлось признать сильным поколением веннов, а он помнил и знал лишь слабое. И в этом поколении был некто из прежнего поколения. Некто, который подобно ему, Олдай-Мергену, знал, как подсказать поколению сильных безошибочный путь, так чтобы они не заподозрили, будто кто-то решил подменить голос, за которым они идут. Или не голос, а то, чему следовали теперь венны.

И нечто новое вторглось в сны темника Олдай-Мергена. Табун лошадей, бегущий за травами перекати-поля, послушными шальным ветрам, лижущим соляные глыбы в пустыне и оттого прилетающим в степь с соленым языком и нутром, полным жажды, табун, гнавший перед собой ночь и несущий в гривах рассвет, табун, на пути коего не смеет встать даже могучий черный бык, вдруг почуял неведомого врага, более страшного, чем степной волк. Теперь Олдай-Мергену снилось ущелье, подобное тому, что вело к полям и виноградникам Аша-Вахишты сквозь горы, но гораздо более мрачное и безлюдное. И ветер дул уже навстречу, и запах его был горьким, полным полыни и тоски, которая была острее, чем режущая руки осока страны вельхов. Что-то надвигалось из будущего сквозь это ущелье, и уже не разбитые войска народа, почитающего пламя, должны были стоять в этом ущелье вместо камней, перенимая у них твердость, но новое поколение степи, которому Олдай-Мерген не принадлежал и не знал, чего от него ждать. И назад по ущелью выхода не было, потому что там, в прошлом, стояли поверженные предыдущими поколениями мергейтов армии и теперь их воины были голодны до крови степей и поколение, не знавшее обычаев волка, не знало и того, как их победить.

И тогда Олдай-Мерген еще яснее понял неизбежность двух исходов: или два ветра — из прошлого и из будущего — ударят в грудь и в спину воинам степи с силой двух разъяренных жеребцов, мчащихся друг на друга по весне, во время гона. И эти вороные ошибутся и пролетят каждый в свою сторону, не причинив друг другу ни малейшего вреда, но тот, кто окажется между ними, будет повержен и втоптан в песок. Иной выход был в том, чтобы мергейты, пришедшие в страну лесов здесь, на полночи, в страну гор и винограда на восходе, в страну холмов на полночь и восход, сменили шерсть и войлок на лен и хлопок и надели бы прежние одежды только тогда, когда сели бы в деревянной столице на полночи и в каменных столицах на восходе и полудни. И степь приняла бы их снова — перед самой смертью — и положила в свои могилы, и новые поколения признали бы в них отцов и дедов.