Листья полыни - [37]

У Тегина не было ненависти к веннам. Он был воином: сжигать дома, убивать мужчин врага, забирать добычу и уводить женщин было правильно, так говорил закон. Ведь если не убивать мужчин, они отомстят; если не сжигать дома врагов, они вернутся и снова поселятся в них, чтобы оттуда прийти в степь и отомстить. А если у врага не будет дома, ему и мстить будет не за что. Если не уводить женщин, они родят новых врагов — и те придут мстить за дедов и отцов. А если женщин забрать, то дети их будут рождены в степи. Они не будут знать другой родины и станут мергейтами. Ну и если не забирать добычу, то зачем тогда воевать? А если не воевать, то к чему нужны воины? Мергейты были воинами всегда, от начала времени. Воинами они и останутся. Будь тем, кем ты должен быть.

Две первые сотни из тысячи Тегина шли сейчас без дороги, как обычно и делали в этой стране. Идти тропами было удобнее, но и опаснее. Теперь им оставалось только выйти на ту самую проезжую дорогу, которой ходили на полночь обозы с восходных берегов великого моря. Увидев ее воочию, можно было уходить назад как угодно. Олдай-Мерген говорил, что возвращаться по дороге не стоит. Лучше повернуть на полдень, дойти до большой реки, которую венны называли Светынью, переправиться через нее и возвратиться в степь через безлюдный лесной край на правом берегу и следующую за ним пустую степь, не заселенную оттого, что она слишком далека от гор, но, пока не началась жара, ее можно было пройти скоро и бестревожно.

Позади, через равные промежутки, шли другие сотни и тысячи тьмы Олдай-Мергена. Так принято было идти по степи, чтобы всем коням хватило воды и травы. Здесь, в зеленых весенних лесах, и того и другого было вдосталь, но закон был верен, и потому его следовало соблюдать. Олдай-Мерген сказал, что, если венны захотят все же выйти на битву и отомстить, они сделают это здесь.

«А потому, — предупредил он, — не верьте ничему, что увидите от них».

Лес поредел, и впереди, довольно далеко еще, Тегин заслышал ровный говор лесного ручья или даже небольшой речки. Будь это степь, он бы с уверенностью сказал, какова ширина и глубина потока, но здесь, в чужой земле, можно было и ошибиться. Лес рос и в степи, и на склонах гор, но таких огромных сплошных лесов Тегин, конечно, еще не видел. А потому не боялся леса, но степные приметы могли не иметь здесь силы и скорее всего не имели. Пусть сами венны были людьми, но и свои духи здесь жили, и их надлежало опасаться не менее, чем людей. И мергейты поступали так же, как поступали в своих лесных урочищах: следили, чтобы не случилось пожара, и старались, а особенно здесь, как можно меньше рубить деревьев, ведь в каждом дереве жил свой дух, который мог разгневаться. А что можно было ждать от рассерженного духа в чужой земле? Только вреда.

Поток оказался речкой двадцати локтей в ширину. Противоположный берег ее зарос высокой жесткой травой с метелками на верхушках, растущей прямо из воды. Дальше поднимался довольно крутой склон, высоту которого на глаз Тегин оценивал в шесть человеческих ростов. Склон этот зарос кустарником, а на гребне вставали сосны. Та низина, которой они шли, наконец заканчивалась.

До сих пор Олдай-Мерген являл не только умение военачальника, но и великую удачливость. Он словно бы мог видеть сквозь дебри если не все, то многое, и отряды, посланные в согласии с его приказом, всегда обходили веннские засады и заслоны. Конечно, темник не мог уследить за каждым десятком, да и не могла война в степи идти иначе как если сотник мог водительствовать своей сотней сам. Но там, где вперед вел темник, неудач не было. Там, где кто-либо иной, — все было как всегда: удачи и неудачи чередовались. Тегин понимал, что иначе и быть не могло и не должно было случиться иному: потому Олдай-Мерген и был темником. Но втайне поражался и завидовал и стремился разгадать тайну этой победной удачи.

Если бы у Тегина были острые волчьи уши, то он сейчас поднял бы их торчком. Там, за гребнем, явно кто-то был. Человек, зверь или дух — это пока оставалось неясным. Тегин беззвучно остановил коня. Десятник, следующий за ним, остановился тоже. За ним — его десяток. За ним — другой, и так все две сотни.

Вороной под Тегином держался спокойно. Значит, за гребнем ската был не зверь и не дух: при появлении крупного зверя кони вели себя беспокойно, а духов глаз лошади видит воочию в отличие от человеческого ока. К человеку же кони привыкли, и его присутствие их не смущает.

Тегин, ни слова не говоря, показал правую руку с поднятым вверх указательным пальцем, потом — левую, оттопырив указательный и средний пальцы. Мигом, почти бесшумно, первый десяток двинулся влево, вниз по течению речки, второй и третий — вправо: там склон казался более пологим и свободным от подлеска.

Пройдя саженей на пятьдесят каждый в свою строну, оба отряда осторожно стали выдвигаться к реке. Она была мелка, и сквозь мутноватую, красновато-бурую воду ее видны были колышущиеся густые и толстые метелки водорослей и обточенные голыши, зарывшиеся в ил и песок. Любой из всадников знал, что едва он покажется из чащи, как тут же может поймать грудью длинную стрелу из веннского лука, который был едва ли слабее их луков, что значило верную смерть. Любой знал, что сверху, со ската, едва перейдут они речку, может вдруг вылететь невеликая числом, но страшная своим ударом и боевым упорством конница, и жуткие вельхи с разрисованными синей краской лицами и телами, проворно орудуя копьями, не уйдут без кровавой добычи для своих жадных богов. А могли выступить навстречу и пешие венны, выманить на себя, а после укрыться за засекой. И легко было себе представить, как тогда могли катиться в реку с крутого склона упавшие лошади, подминая под себя седоков и разрывая отчаянным ржанием застоявшуюся лесную тишь, как вскипит сонная вода речки и сменит темно-бурый цвет забвения на ярко-алый.