Листья полыни - [3]

Мергейты действовали вроде бы по сотням, но каждая сотня будто бы ведала, несмотря на разделявшие их дремучие версты, что делают другие, и конница шла по лесам так, точно под копытами раскинулась вольная степь. До печища Серых Псов, правда, оставалось еще далеко, но под сердцем у Зорко уже чавкала жадной топью тревога, и сердце ходило робко и натужно, страшась оборваться. Тогда Зорко перерезал сердцу трусливые его поджилки осколком меча Брессаха Ог Ферта, оставшимся в этом же сердце после боя на ручье Черная Ольха, и заставил себя посмотреть в отверстие в ступице золотого солнечного колеса так, чтобы увидеть не то, что по ту сторону, а то, что происходит здесь и в яви. Прежде он подобного не делал, потому что оберег показывал ему суть предметов, а не личины, видимые простым глазом, и Зорко боялся использовать волшебную вещь против ее назначения.

Серая лошадь брела меж замшелых, обросших с полночной стороны бородами лишайника старых елей. Как и наездник, она почти не знала роздыху уже много дней кряду и не слишком спешила, даже, казалось, дремала на ходу. Подлеска почти не было, только жухлые старые иглы, мох и желтоватые, чуть не прозрачные от недостатка солнца метелки хвоща. В седле с двумя притороченными по бокам походными сумками сидел среднего роста русоволосый венн, покачиваясь согласно шагам лошади. За его плечами торчала рукоятка меча, длинные волосы всадника были заплетены в косы, не так, как принято у веннов, а как плели косы вельхи, соратники веннов в этой войне.

Зорко за три проведенных среди вельхов Восходных побережий года, конечно же, вельхом не сделался, но неизъяснимая тяга, заключенная во всякой вещи, изготовленной или преображенной согласно обычаю вельхов, не убывала, чем более проникал Зорко в жизнь иного народа, но, напротив, росла. То, что брали из времени и копили воздух, воды и земля этой страны долгими тысячелетиями, теперь, казалось, будто льдистая роса в первые осенние заморозки, выпадало и застывало дивным дивом и тайной на всем, что к этому времени обращалось. Вельхи были старым народом, и едва ли блестящие, кичливые и крикливые арранты превосходили их опытом лет.

А венны… Возраст веннов Зорко и вовсе затруднялся назвать, и мысли его терялись на стежках времени, скрывавшего прошлое его народа, словно веннская чаща. Там же в те же годы, где пути аррантов казались мощенными гладкими плитами, знаменитыми во всем огромном мире аррантскими дорогами, пути веннов сквозь время были потаенны и запутаны. И Зорко думал порой, что венны куда старше и вельхов, и аррантов, настолько старше, что воздух их лесов так наполнился прожитым временем, что оно пропитало все и стало так же незаметно, как порой не замечаешь воздух и дыхание. А иной раз ему мнилось, будто венны еще не родились для времени, и они остаются незаметными для него под пологом своих лесов, и время омывает их страну, как речные струи охватывают остров, и утекает в неведомое. И час, когда венны вступят вместе с другими племенами и народами в эту реку, чтобы плыть, еще не настал.

Но когда грозное нашествие чуждого вплотную придвинулось к их дремучим лесам из бескрайней степи, венны поднялись вместе со всеми, хоть не знали войн так долго, как только видела в прошлое память. И не потому выступили, что мергейты были хуже иных племен, а потому, что мешали жить так, как должно было жить веннам.

Зорко ехал сейчас от заставы к заставе, наблюдая, не нашли ли кочевники новой лазейки, чтобы проскользнуть ужом к лакомой добыче. Сейчас на пути врагов стояло большое печище рода Утки, а от него открывалась уже прямая дорога на Светынь, делавшую в этих местах огромную излучину. На землях, охваченных этой излучиной, жили и Серые Псы.

Зорко не страшился разъезжать один, да и причина такой смелости жила отнюдь не внутри него: конных ратников недоставало, чтобы следить за степняками, и отпускать в дозор или с вестями двоих-троих стало непозволительно. Рассматривая мир сквозь оберег, Зорко узнавал суть вещей, но сам оставался видим в привычном свете лишь для тех, что рядом. Когда же он заставлял себя приближать в волшебном зраке то, что не видит обычное око из-за великой дальности, Зорко почувствовал, что стал виден тем, на кого обращал взор даже сквозь горизонт, они видели его внутренним зрением, каким прежде их наблюдал Зорко. Он не мог знать, чем предстает в помыслах других, лишь слышал смутно присутствие не своих чувств, встревоженных тем, что было в нем. Эти сторонние чувства не исчезали вовсе, а приживались, и вскоре Зорко уже не вполне отличал их от своих собственных. Оберег, куда Зорко заставил себя посмотреть новым взглядом, раздвоил его жизнь, потом разделил натрое, на четыре, а потом и на большее число тонких нитей, которые тянулись и вились теперь по лесам, словно бесконечная и седая борода. Зорко ощущал себя старым и беспокоился, что, зацепившись за куст или корень, нити вдруг оборвутся по причине ветхости и тонкости и часть его жизни останется в лесу бесприютной, а потом двинется по свету одна и, как знать, чем может обернуться такое странствие.