Листья полыни - [19]

Все эти мысли промелькнули мгновенно, не успело сердце и два десятка раз ударить. Крови, да клинков, да тканей ветхих и грубых Волкодав успел за жизнь наглядеться и читал по ним и по следам на них не хуже, а то и лучше, чем Эврих по книгам. Засим венн окинул взглядом письмена: были они нанесены неким странным составом, вовсе не схожим с чернилами аррантскими, саккаремскими, халисунскими и, конечно же, с теми, что придумал Тиллорн. А был то, судя по всему, крепкий и густой взвар из лесных растений и коры. А более ничего сказать о том, чем писались строки на рубахе, сказать было нельзя. Тиллорн, верно, разобрался бы. Да где он теперь! А те места, кои писавший зачем-то хотел особо выделить, были бурыми и ржавыми. А некогда — красными. Они тоже выводились кровью. Кровью того, кто их писал. И наверняка того, чей меч оставил некогда эти рваные кровавые следы.

Волкодав узнал письмена аррантов и сольвеннские буквицы, увидел саккаремскую вязь и халисунские буквы-печати, острые сегванские руны и еще какие-то незнакомые знаки. В левом углу, наверху, перо неведомого книготворца поместило два слова по-веннски. Вернее, не перо их туда загнало, а нож и игла того, кто эту рубаху на рубаху для книги перекраивал да перешивал. Слова же были такие: «серый пес».

— Ты прав, почтенный, — согласился с лавочником Волкодав. — Без такой рубахи книга голой останется. А не скажешь ли, почему она не из шелка либо сафьяна шита? Стоит, пожалуй, не хуже парчи, жемчугом расшитой, а сама — холст как холст?

Торговец, по-прежнему придерживая обложку, посмотрел венну прямо в глаза. Он, конечно, догадался, куда ведет Волкодав, но вот огонька задора в этом взгляде не было. Торговец смотрел так, будто хотел сказать: тут дело не шуточное, почтенный, а ты играться вздумал? Да в себе ли ты?

— Знаешь ли, мил человек, — сказал вдруг лавочник на таком чистом веннском языке, точно только что из печища на Светыни вышел, — коли у тебя за всю жизнь денег на рубаху для книги не собралось, что толку с тобой торговаться? И к чему тебе книга, когда ты ее в рубаху даже одеть не можешь? Клади-ка книгу да ступай. Ты, вижу я, поспешаешь. Да и мне пора приспела, сейчас лавку запирать стану.

И он принялся сворачивать холст, начав как раз с левого верхнего угла, где были выведены черты и резы. Такого оборота Волкодав никак не ждал. Но и принять не мог. Он, разумеется, способен был легко, одним касанием, отправить хозяина лавки в страну снов, и тот едва ли после посмел бы обратиться к градоначальнику либо к иным людям кониса. Да и к Сонмору вряд ли побежал бы. Сонморовы бойцы из-за одной книги за работу бы не взялись, а труды их встали бы лавочнику вдесятеро супротив ее цены вместе с рубахой. А те, кто днем на кондарских улицах хозяйничал, еще седмицы три собирались бы обидчика ловить. За то время венн-бродяга, по разумению всякого торговца, далече уйти успел бы.

Да только не был сей торговец всяким, а потому и не стал Волкодав его уму-разуму учить. Да и всякого иного, пожалуй, не стал бы: алчность собственная такого куда как хуже накажет! Говорил торговец по-веннски складно, однако венн так никогда бы речь не повел: не в обычае то было незнакомого человека за худую одежу либо бедность корить. А уж коли по рукам с ним ударить намерение возымел, а после передумал, то следовало его прежде хотя бы добрым словом угостить, а уж никак не гнать взашей.

— Когда так, забирай свою книгу. Пусть лежит. Видать, она тебе дороже, чем мне, — отвечал Волкодав, возвращая книгу на лоток. — Складно ты по-веннски говоришь, да не в лад, — добавил он и повернулся, собираясь уходить.

— Постой, — окликнул Волкодава торговец, когда тот уже нагибался, чтобы выйти в дверь, слишком для него низкую. Окликнул по-веннски. — Ты, может, и прав. Этак мне книга дороже обойдется, когда ты так просто уйдешь. Вот что я тебе предложу: заплати за книгу сейчас. Рубаху к ней, так и быть, я тебе тоже отдам. Потом, когда заработаешь, деньги принесешь. А к рубахе в придачу тогда вот что возьми…

Торговец снова нагнулся в угол, откуда извлек чехол на книгу, и, повозившись чуток, вытащил с полки черен от меча. Да не стальной, а стеклянный!

— Стоит этот черен ровно столько, сколь и обложка, — заметил он, проворно заворачивая книгу, холщовый чехол для нее и стеклянный черен в тонкую мягкую кожу.

— Постой, — Волкодав возложил свою широкую и крепкую ладонь на неготовый еще сверток, — дай взглянуть.

Он без усилия отвел руку торговца и завладел стеклянным череном. Стекло было вполне обычным и ничем не замечательным. Вместо клинка из черена торчал обломанный и короткий кусок едва ли на три вершка.

— Да коли из серебра такой отлить, едва ли дороже вышло б, — усмехнулся Волкодав. — Нешто ты шутить вздумал, мил человек?

— Из серебра такой отлить можно, только что в том пользы? — отвечал лавочник, следя за тем, как Волкодав черен возвращает обратно. — В этом стекле кое-что поценнее серебра найдется. Когда надобность великая придет узнать, что в прошлом творилось либо в грядущем свершится, черен этот в кровь живую окуни. Достанет одной капли. Хочешь своей крови, хочешь — чужой. Но человеческой. Либо собачьей. Тот день, о котором знать хочешь, внутри черена весь отразится. Отразится и застынет. А потом что хочешь с ним делай: хочешь — разбей, если худой день окажется. И не будет этого дня. И всего худого, что в твоей жизни от него случилось или случится, не будет. А когда счастливый день получится, то исполняй все впредь так, как в черене показалось, и пребудешь в счастии. Нешто много за такое прошу? Три года сроку даю на то, чтобы долг мне вернул, — добавил торговец.