Листья лофиры - [53]

За Кисидугу саванна постепенно замещается лесом и начинаются предгорья Гвинейской возвышенности. Лесом сплошь заняты и вершины и пади. Я смотрю вниз, пытаюсь как-нибудь выразить в словах то, что вижу, и не могу найти лучшего сравнения: под нами — плотно уложенные тугие кочаны зеленой цветной капусты, и зеленью забито буквально все… При более внимательном рассмотрении обнаруживаются гигантские деревья с выравненными поверху кронами; вероятно, это местные виды сейб, и каждый лист их тянется к солнцу, требует света; пальмы — они тоже возвышаются над основной массой леса — кажутся небольшими клумбами на зеленом фоне, а в самом лесу, в его глубине, то и дело попадаются «существа», напоминающие мне зеленых спрутов с воздетыми к солнцу и раскрытыми ему навстречу щупальцами.

Деревни стоят на желтых вытоптанных пятачках, окруженных сплошным морем леса. Островершинные хижины понатыканы как придется и боязливо жмутся друг к другу. Нередки деревушки из одного, двух или трех больших прямоугольных домов под двускатными крышами: они принадлежат, наверное, родовым семьям… Расположены деревни, как правило, на вершинах холмов — видимо, там здоровее климат хотя, должно быть, труднее с водой.

Человек кажется затерянным в лесу, и сверху с особой отчетливостью понимаешь, что на протяжении тысячелетий огонь действительно оставался единственным средством борьбы с зеленой стихией, способной почти мгновенно поглотить крохотные вытоптанные пятачки вместе с хижинами… Оставался и, между прочим, остается: я гляжу вперед и насчитываю в пределах видимости до тридцати столбов дыма, подпирающих небо широкими размытыми капителями… Слегка першит в горле — такое ощущение, будто дым проникает в самолет… Здесь, на Гвинейской возвышенности, зеленые гряды которой тянутся под нами, человек еще не одолел лес, но и здесь он изменил его: специалисты считают, что только выше тысячи метров над уровнем моря сохранился в полном смысле слова первобытный лес, а ниже — он уже вторичный, менее влажный, менее густой.

«Пикируем» на этот вторичный, менее густой лес. Никаких просветов, и непонятно, почему мы снижаемся. На вираже мелькает поляна, расчищенная от деревьев. Убеждаю себя, что сие аэродром, но безуспешно. Решаю не торопиться с выводами… Зеленая масса несется навстречу, колеса почти касаются пальм, и в то же мгновение лес обрывается: мы мягко садимся на поляну, которую и следует считать аэродромом города Нзерекоре.

Влажно, душновато. Земля не выглядит жесткой, хотя ей положено быть утрамбованной. Плотная стена леса— метрах в пятидесяти. Много пальм и лапчатой музанги, листья которой издали похожи на каштановые. Музанга, кстати, как раз и характерна для вторичных влажных лесов.

Впереди — белые столбики ограды, и там стоят встречающие нас гвинейцы. Беавоги, с которым мы ехали в поезде на Маму, среди них нет. Аплодируем друг другу, обмениваемся речами и — по машинам. Уже три часа, в семь стемнеет, а рано утром мы улетим в Конакри и только-только успеем к самолету на Париж.

Аэродром — примерно в тридцати километрах от Нзерекоре, и машины развивают бешеную скорость. Фотографировать неудобно. Вдоль дороги — слоновая трава болотца, пальмы, музанги, какие-то акации. Мелькают деревни. Хижины преимущественно квадратные; перед входом — открытые террасы: два столбика поддерживают крышу. Деревни принадлежат гвинейцам племени герзе.

Кончается лес. Влетаем в город, застроенный и хижинами, и домиками. Нзерекоре. Машины резко тормозят у какого-то большого здания. Нам объясняют, что там идет митинг, устроенный по случаю нашего приезда. Клуб забит до отказа, и мы едва протискиваемся к трибуне. Аплодисменты. Возгласы: «Вив ля Гине!», «Вив ля Руси!»

Мы рассаживаемся на маленькой площадке президиума. Беавоги — он произносил речь в момент нашего прихода — продолжает говорить, и зал затихает. Сегодня Беавоги одет не в бубу, а в обычный европейский костюм, и лишь на голове у него традиционная барашковая пилотка серого цвета.

Беавоги говорит сначала по-французски, потом сам же переводит себя на малинке, который в ходу и здесь, а в некоторых особо важных местах речи кто-то из президиума переводит с малинке на герзе. Получается не очень быстро, но Беавоги великолепный оратор, отлично владеющий жестом, мимикой, и мне интересно наблюдать за ним… Беавоги переходит к рассказу о нашей стране. «Советская Россия», «Советский Союз» — слышим мы…

Наверно, это и останется в памяти как самое яркое африканское впечатление: стремительный перелет, стремительная гонка на машине по коридору с зелеными стенами и красным полом, крохотный городок Нзерекоре в глубине тропических лесов, заполненный до отказа клуб, и Беавоги, рассказывающий об Октябрьской революции, о Ленине, о войне Советского Союза с фашистскими государствами, о социализме.

Кстати или некстати, но в этом переполненном клубе, впервые с тех пор, как ступил я на землю Гвинеи, вспомнилась мне наша с Батановым детская мечта «лично» освободить Африку от колонизаторов!.. Что ж, при всей своей наивности мечта эта никогда не мешала мне, и сейчас я просто улыбаюсь, всматриваясь в темные плотные ряды гвинейцев, бурно и дружно реагирующих на речь Беавоги.