Листья лофиры - [51]

А сейчас в Канкане, в отеле «Конакри-Нигер», мы сидим в конторе мсье Симона, представителя бельгийской алмазной фирмы. Он тоже выходец из России, но человек совершенно иной судьбы. Его родители, ювелиры, в двадцать втором году выехали за границу и обосновались в Бельгии. Мсье Симону тогда едва исполнилось пять лет. Он признается нам, что чувствует себя бельгийцем, но ему приятно поговорить на языке, принятом в их семье, и он не прочь встретиться с нами, русскими.

Нам тоже небезынтересно познакомиться с мсье Симоном. В его профессии скупщика алмазов, или диамантов, как говорит он, есть нечто от достославной деятельности первых купцов, обменивавших в факториях безделушки на золото и слоновую кость…

Мсье Симон — рыжеватый человек с тонкими усиками; он немножко рыхловат, и у него мягкая сутулая спина. Это внешние признаки, а по существу мсье Симон преуспевающий делец. Правда, он объясняет нам, что будь у него получше положение в Бельгии, он не сидел бы здесь, в богом забытом Канкане, но ему, конечно, грех и жаловаться.

— Вы можете посчитать вывески, — предлагает нам мсье Симон. — На диамантной бирже сегодня представлены двенадцать фирм, а недавно их было двадцать. Восемь не выдержали конкуренции, и в отеле «Конакри-Нигер» стало посвободнее.

Свои собственные перспективы мсье Симон расценивает как весьма и весьма положительные: он не боится конкуренции, потому что умеет вести дела, и продержится в Гвинее столько, сколько будет нужно.

Добычу алмазов в Гвинее, в округах Бейла и Масента, ведут несколько компаний. Кроме того, там работает до сорока тысяч старателей — одиночек или объединенных в небольшие группы во главе с бригадиром — маета… Вот они-то, старатели, и добывают те алмазы, которые поступают на биржу в Канкан и достаются мсье Симону или конкурирующим фирмам.

Мсье Симон показывает нам алмазы — они довольно небрежно упакованы в бумажные пакеты или просто завернуты в бумагу. Сначала мсье Симон предлагает нашему вниманию низкосортные технические алмазы и лишь под конец ювелирные.

У мсье Симона служит всего один человек — гвинеец: он сидит спиной к нам и сортирует алмазы. В сущности, деятельность мсье Симона бесконтрольна, и при желании он мог бы злоупотреблять своим положением… Мсье Симон не отрицает этого.

Конечно, он может утаить то или иное количество алмазов для себя, он может неправильно информировать фирму о стоимости их…

— Но это невыгодно, — говорит нам мсье Симон. — Во-первых, мое благосостояние зависит от процветания фирмы, и я заинтересован в том, чтобы дела ее шли хорошо… Во-вторых, не так уж много фирм, скупающих диаманты, и если случайно станет известно о моих нечестных поступках, я потом уже нигде в мире не смогу работать по диамантам…

Что ж, своя логика в этом есть, как есть своя логика и в том, что мсье Симон, по его словам, никогда не утаивает алмазы от государства и честно выплачивает Гвинейской Республике налог в два процента со стоимости приобретенных алмазов.

— Два процента так мало, что не стоит рисковать, — разъясняет свою позицию мсье Симон.

Скупщики алмазов, как правило, имеют дело не со старателями и даже не с масти, а с перекупщиками-гвинейцами. Мы спрашиваем, не пытался ли мсье Симон установить контакт непосредственно со старателями.

— Иногда они сами приходят, — говорит мсье Симон, — но я не люблю иметь с ними дела.

Почему?.. Тут обнаруживается любопытная психологическая деталь: мсье Симон заявляет, что ему ни разу не удавалось купить алмазы у старателей дешевле, чем у перекупщиков. Старатели, оказывается, охотнее сбавляют цену «своим» гвинейским спекулянтам, чем европейским… Кроме того, с ними трудно вести переговоры, потому что они плохо ориентируются в ценах и качествах алмазов, и «черную» работу по уламыванию старателей мсье Симон предпочитает целиком перекладывать на поднаторевших в таких делах гвинейских перекупщиков.

Но перекупщики — они ведь тоже стремятся сбыть алмазы подороже, и они могут не согласиться с окончательной ценой мсье Симона и перейти в соседний номер отеля.

— Могут, — говорит мсье Симон и пожимает рыхлыми плечами. — Но с теми, кто уходит от меня, я потом уже не веду никаких дел.

Мы прощаемся с мсье Симоном, и у себя в номере Птич-кин мне говорит:

— Что-то тут не того. Ой, наведут гвинейцы порядок в алмазном деле, ей-богу, наведут!.. Как он сказал?.. Продержится столько, сколько нужно?.. Ну, это еще вопрос!

(Меньше, чем через год после встречи с мсье Симоном, я узнал о решении Гвинейской Республики национализировать алмазную промышленность.)

…С вечера я заснул быстро и крепко, но проснулся рано, еще до света. Прохлада не пришла с темнотой. Ночь, как и полагается ей в глубине Африки, теплая и душная. Особенно душно под марлевым пологом, а спать без него не хочется: вокруг жалобно, словно сетуя на неудачную жизнь, пищат москиты… Прошла машина с зажженными фарами, и на белой стене комнаты отпечатались тени рамы, густых ветвей и силуэты двух крупных вотуров.

За минувший день мы пунктуально выполнили советы коменданта.

Мы ходили на реку Мило, к мосту, и видели берега, пестрые от женских одежд и разостланного на солнце белья. Ходили к недостроенной мечети — малопримечательному в архитектурном плане зданию. Посетили могилу основателя Канкана, марабу (святого, иначе говоря) Альфа Кабина, — он был проповедником и насадил ислам среди малинке.