Листья лофиры - [35]

Гул далекого взрыва заставляет нас оглянуться, прильнуть к окнам: над плато Кимбо медленно рассеивается розоватое облачко — там взрывают бокситы… И почти тотчас из-за поворота показывается медленно ползущая легковая машина. Ее водитель делает какой-то знак, после чего Селябабука съезжает на обочину и останавливает автобус. Следом за легковой машиной появляется грузовая — странная, кроваво-красного цвета, с огромным пористым радиатором, без шоферской кабинки, с экраном вместо ветрового стекла, замысловатым крупночленистым кузовом. Слева на радиаторе виднеется красный предупредительный флажок: машина везет взрывчатку с завода, принадлежащего компании «Юньон шимик де л’Уэст Африкен» и расположенного в Симбала неподалеку от Конакри.

Воспользовавшись остановкой, мы выходим из автобуса. Слева от дороги прошел пал, но через красную ленту шоссе перекинуться он не смог, поэтому слева — черная гарь, а справа — желтая саванна, сухая шуршащая трава…

По весьма точным подсчетам ботаников, в тропической Африке имеется не менее тринадцати тысяч видов высших растений. Половина из них встречается в Гвинее.

Сухой сезон — неудачное время для любителей цветов; лишь немногие растения — это исключительно деревья или кустарники — бросают вызов дующему с вое-тока обезвоженному Сахарой пассату, сухому зною, и смело поднимают над затвердевшей кирпичной почвой красочные соцветия… Сейчас вокруг меня нет ни одного цветущего дерева, ни один цветок не выглядывает из травы по правую сторону дороги… Нет цветов и на месте пожарища— только пучки нежно-зеленых листьев виднеются там над обугленной землей… Я иду к ним по гари, и черная пыль взлетает из-под ног. Я не жалею, что не увидел сказочно причудливых орхидей в цвету, — я любовался ими в оранжереях, но они не вяжутся в моем представлении стой Африкой, которую я узнал, не вяжутся с ее жесткой землей, колючим настороженным лесом, дымами пожаров, черными гарями, блеклой сухою травой… Зато пышное зеленое убранство дождливого сезона не скрыло от меня растение, которое я запомню на всю жизнь, — это оно раскинуло над золой связки длинных блестящих нежнозеленых с золотистым отливом листьев; тонкие черенки листьев прикреплены к окончанию короткого узловатого почерневшего стволика, и кажется, что растение чудом уцелело в огненных вихрях… Но чудес не бывает. Лофира — так называется это растение — уцелела в огне потому, что прочнее, крепче других связана с землей, вскормившей ее, потому, что доверилась родной земле… Из года в год, на протяжении тысячелетий, бушуют в сухие сезоны пожары на огромных пространствах Африки. Сотни различных деревьев, кустарников, не выдержав суровых испытаний, погибли или отступили в горы, к экватору, под защиту круглогодичных ливней… А лофира не отступила. Она осталась и уцелела потому, что ушла в землю: у этого дерева мощная подземная часть, а над почвой приподнимаются лишь концы ветвей; ветви обгорают, но дерево не гибнет; чуть стихнет пожар, лофира тотчас раскидывает над пепелищем связки своих нежно-зеленых листьев — они тянутся к голубому небу наперекор всем бедам и бурям, и я думаю о лофире, как о символе вечной, неистребимой жизни… Есть еще одна особенность у этого мужественного растения: лофира терпелива, она умеет ждать, исподволь накапливая силы, и если пожар обходит ее стороной, она в несколько лет превращается в настоящее высокоствольное дерево. И потому, что лофира не селится в одиночку, потому, что корни сотен растений крепко сплетены под землей, целые рощи деревьев с золотисто-зелеными кронами вырастают там, где когда-то бушевали пожары… Я опускаюсь на корточки и притрагиваюсь к листьям лофиры — они глянцевитые, плотные прохладные. И сердцевина у лофиры всегда прохладная розоватая, — можно подумать, что по артериям лофиры пульсируют глубинные соки ее родной земли…

— Маланга, — говорит мне Селябабука, показывая на лофиру.

Так называют это дерево фульбе. Но мне нравится и латинское «лофира» — есть в этом названии что-то свежее, утреннее, звонкое.

Пусть человеческая память несовершенна, но я не сомневаюсь, что теперь, вспоминая Африку, буду всегда вспоминать и лофиру, ее золотистую зелень на фоне черных пожарищ.

На обратном пути мы купались в Конкуре. Автобус остановился у металлического моста с высокими прямоугольными фермами, и мы спустились по базальтовым развалам к самой воде, разделись и, стараясь не побить лодыжки об острые каменные выступы, попрыгали в воду.

Там, где мы купались, один из рукавов Конкуре образовал залив, и я сплавал на другую сторону его, сплавал и тотчас же вылез на берег, и все тоже быстро выбрались из воды. Мутная, серовато-желтая вода была так неестественно тепла, что купание не освежило, а даже разморило нас… Во всяком случае, Нейштадту, который в неизменной черной паре наблюдал за процедурой омовения, не пришлось нам завидовать. А теперь, уже в ресторане «Отель де Франс», мы сидим за столиками, пьем вино со льдом и обсуждаем купание, или, вернее, те последствия, которые оно могло иметь или еще будет иметь. Отчасти в этом виноват посольский врач. Он зашел в отель, узнал, что мы купались, и страшно разахался.