Лиственница - [4]

И от того, как я тебя люблю,

Мне кажется, мой пульс – синица.

И вот мне снится торжествующий сон,

И ожог по всей руке

всё горячеет.

О господи!

Что?

Что?

Не слышу…

* * * * *

Ташкент, 1974

«Сладковатый привкус лицемерья…»

Сладковатый привкус лицемерья

Я, размечтавшись, задеваю твою ладонь.

То и дело дождь; октябрь; воронье время.

Но никак что-то не погаснет в небе огонь.

И берёза фиолетовая вечереет.

О, берега облачных горизонтальных пустынь.

Мы ходим почти что семимильными шагами,

Но всё ещё не погаснет в небе огонь.

* * * * *

Ташкент 1974

«Не плачется больше – слеза…»

Не плачется больше – слеза,

как льдинка, висит на щеке,

но танец моей прогулки

бессмысленен… и чудес…

Вот ведь слова не договорю,

а брошусь к тебе волчком.

Эх, да что там ещё говорить:

наша жизнь – нарисованный смех.

* * * * *

Черноголовка 1975

«Сколь быстро убывает день…»

Сколь быстро убывает день.

Так лист сухой, огнём объятый,

Горит, но запах горьковатый

Таится в воздухе весь день.

А в сумерках глубоких тень

По-над землёй бесшумно мчится.

Что это? Облако иль птица

Отбрасывает эту тень.

Раздумье возбуждает лень.

Я долго жду, когда же месяц

Свой рог мне на окно подвесит,

Но выглянуть в окошко – лень.

Всё разом сгинуло меж тем

Во тьме чернильной и печальной.

Ночная темнота хрустальна,

Но столь надёжна вместе с тем.

* * * * *

Черноголовка, 1974

«Настаивается тишина на чём?..»

Настаивается тишина на чём?..

на тик-таканье часов,

на голосе мальчишечьем трубы

(и солнышку – медяшку за труды) —

смешливое сплетенье голосов…

Я жизнью пожертвовать готов

за песенку, что миг всего живёт,

но дарит радостью —

а большего не надо,

да горсткой тёмного сухого винограда

облагодетельствовать приоткрытый рот.

Мелодия, как кисточка, живёт —

Сухого пыльного слепого винограда.

И для меня мученье и отрада,

В пространстве вечереющего сада

Искать тропинку, что к тебе ведёт.

* * * * *

Черноголовка, 1976

«Насыплет полную корзиночку зима…»

Насыплет полную корзиночку зима.

В лесу тропинка – белое на белом,

на белом-белом и пушистом – вьётся,

аукайся, никто не отзовётся,

и тихо-тихо. В тёплых шубах ёлки.

Чу! брызнул след бесстыжей белки.

Что белка – ты прошла в своей дублёнке,

упрямо с каждым шагом хорошея.

Я оступаюсь, падаю, смелею,

глаз, рвущихся вослед, поднять не смею,

в сугроб ныряю, прячусь, как умею,

и не дышу… А похоть сводит рот.

Во мне хорёк безумия живёт.

Ах, нет зубастей и коварней зверя.

* * * * *

Черноголовка, 1977

Памяти Лермонтова

I

Тёмно-синее небо ночью.

Чуть клубятся облака.

Звёзд колючие комочки

В мутной струйке молока.

Вот и вышел я на дорогу,

Холодно… и ни следа.

Видно, путь обратный к Богу

Мне заказан навсегда.

II

Оглянулся назад – пустота.

А вперёд и взглянуть не решаюсь.

Высоко надо мною звезда,

Под которой я молча скитаюсь.

Жизнь бессмысленна. Гибнет цветок.

В пошлой истине – детская прелесть.

И солёной слезы уголёк

Разбавляет строфы неумелость.

Но пока ночь сменяется днём,

Солнце всходит и снова садится,

Воздух пахнет землёй и дождём,

Кровь тихонько по жилам струится…

Пусть огромна беда, словно бык,

Красноглаза, косит без разбора.

Буду помнить лишь сладостный миг

Моего золотого позора.

Черноголовка, 1975/78

Смятение

«И вдруг, когда коснулась ночь…»

И вдруг, когда коснулась ночь

Моей души, уставшей звать на помощь,

И вдохновенье побежало прочь,

Как Золушка, отстукивая полночь.

Я услыхал тот незабвенный звук,

Незамутнённый, дивный, сокровенный.

Лишь на мгновенье он обжёг мне слух,

Но приоткрыл окраины вселенной.

И, всё забыв, я всё узнал опять.

И на губах затрепетало слово:

В чужих одеждах, стёртое, как знать.

Как блудный сын… Ну я не знаю… Снова.

* * * * *

Черноголовка, 1980

Цикл

I

Но когда чудеса в решете

раздаются с подарками, даром!

Но когда через солнце в глаза

опускается день в декабре!

И когда замерзает слеза —

на щеке,

а река протекает.

Начинается праздник души —

голубая пушистая ель.

Я хочу этот солнечный мир

научиться торжественно славить,

потому что так мало теперь

мне осталось, мне нужно опять.

Только, Боже, пойми и услышь,

и надежду дайте мне, люди,

что я буду для вас говорить.

Танцевать. Удивляться. И петь.

Начинается день в декабре —

толстостенным мохнатым узором

и грядёт напролом, напрямик:

через солнце,

мороз

В декабре…

II

День подкрашен слезой акварельной,

Ночь чернее, чем банка чернил.

И обидеть тебя недоверьем

Мне не хватит ни духу, ни сил.

За рекой тяжелеют сугробы,

Недовольно топорщится лес,

Но, упрямый и крутолобый,

Путь мой рвётся в сиянье небес.

Чем отметить такое смешенье

Обстоятельств, свидетельств и дат,

Пастернаком моё увлеченье,

Или просто всё сыплю подряд?

Всё чужое возьму без оглядки,

Всё своё разбазарю внаём,

Лишь бы с небом, играющим в прятки,

Мне остаться навеки вдвоём

* * * * *

Москва-Черноголовка, 1979

Восточный цикл

I

Нет горечи мудрей и совершенней,

Чем горечь та, что в зёрнышке таится.

Арабский город. Зной. Пустыня. Мекка.

Нет горечи целительней и слаще,

Чем горечь слёз, на вкус таких солёных.

Любимый мой. Эллада. Эвридика.

Нет горечи погибельней и горше,

Чем горечь смерти – тайное влеченье.

Германия. Безумие. Лисица.

Но горечь есть —

О, краешек свирели!

Голубка нежная. Рыданье и спасенье.

Звезда на небе. Ветра дуновенье.

Пастушья речь. Младенец в колыбели.

II

Настигает стрела птицу в полёте.

Вдоль ущелья стремглав проносится эхо.