Листок чинары - [6]

Устало переступая ногами, Клевакин подошел к Удалову и Пахомову. Светя фонарем, они рассматривали на контрольной полосе следы.

- На заставу сообщили? - спросил он на всякий случай.

- А то тебя дожидались!.. - хмуро ответил сержант.

Следы пересекали полосу до противоположной бровки и немного поодаль возвращались обратно к тропе. Совсем еще свежие, от больших сапог. Такой размер носил только Пушкарь. Ну, конечно же, это его следы!

- И ты никого не видел? - недоверчиво спросил Удалов.

Клевакин не отозвался.

- Не видел, спрашиваю? - повторил сержант.

- Не видел, - выдавил из себя Клевакин.

У него созрела мысль, от которой он злорадно усмехнулся.

- Чудно, граждане, - заметил сержант. - Такой знаменитый наблюдатель - и вдруг никого не видел. Чудно...

Он не любил Клевакина и сейчас не скрывал этого. А невзлюбил еще с того памятного новогоднего вечера, когда на заставе выступала солдатская самодеятельность. Удалов писал стихи и должен был прочитать одно из стихотворений. Программу вел, как всегда, Клевакин, и вот, когда очередь дошла до сержанта, он представил его так:

- А сейчас выступит сержант Удалов. Как вы знаете, он не только командует "направо - кругом", но и сочиняет стихи...

По казарме прошел смешок. Выждав тишины, Клевакин продолжал в том же духе:

- Да, сочиняет стихи. Главным образом, о своем родимом колхозе, о доярках и свинарках, о телках и поросятах. Пра-шу!

Ребята разразились смехом. Удалов вышел красный как рак, и долго не мог вспомнить первые строчки.

Все это было давно, но об этом не забыл Удалов.

Прибежали тревожные. Отдышавшись, Симаков коротко расспросил, как было дело, и Клевакин уже совсем уверенно доложил, что никого с вышки не видел. И хотя это было позорно - не заметить в какой-нибудь сотне метров от себя человека, - он признался в этом позоре. Стоически выдержав изумленный взгляд лейтенанта, он повторил еще тверже:

- Никого не видел, товарищ лейтенант!

О, какой гнев обрушат на Пушкаря эти ребята, когда узнают всю правду!

А лейтенант начал действовать. Удалова, Пахомова и еще одного пограничника он послал на прочесывание ближайших кустов, сам же с инструктором розыскной собаки ринулся по следу через контрольную полосу к границе. Овчарка уверенно прошла до чинары, покрутилась вокруг нее и повернула обратно. Через густые высокие травы, через вспаханную полосу. Потом начались поиски около тропы, в кустах, на склоне горы.

Началось повторное изучение следа, ползанье на коленях, перезванивание с капитаном. Овчарка, как и следовало ожидать, тянула по тропе к заставе, но инструктор удерживал ее и заставлял искать в кустах и высоких травах.

Лейтенант чертыхался, солдаты взмокли от пота, а результатов не было никаких. "И не будет! - злорадствовал Клевакин. - Ха, вот вам и Пушкарь, хороший парень с хорошим открытым лицом... Вот он сидит сейчас спокойненько в дежурной комнате и соображает: "Так, следы возле чинары... Значит, тревога из-за меня. Но я буду молчать. Зачем получать нахлобучку? Пусть бегают, ищут, а я посижу. Вот только бы Клевакин меня не продал. Ведь он, наверное, видел, как я подходил к чинаре. Ну, ничего, как-нибудь отверчусь. А если не видел тем хуже для него. Такой знаменитый наблюдатель - и вдруг проворонил. И тогда ему всыплют". Вот какой ваш Пушкарь, вот как он думает. Но он ошибается. Наш капитан не такой, чтобы не распутать все до конца. А я буду молчать. И пусть Пушкарю всыплют. Ведь это черт знает что - лазить по контрольной полосе когда вздумается!.."

Так размышлял Клевакин, хладнокровно наблюдая, как его товарищи ползают по колючим кустам.

7

Но обо всем этом мы узнали потом, а сейчас ждали в дежурной комнате. Прошло полтора часа после объявления тревоги.

И тут впервые прозвучало слово "чинара".

- Так... а дальше чинары следы не идут? - переспросил Баринов в трубку. - Возвращаются обратно к тропе? Давайте еще посмотрите, не идут ли дальше чинары?

В следующую секунду мы все обалдело смотрели на Пушкаря.

- Товарищ капитан, так это же мои следы! - крикнул он, вскакивая с пола.

- Как ваши?

- Это я подходил к чинаре.

Если тишину можно называть мертвой, то именно такой она и была в нашей дежурке.

- Зачем подходили? - спросил капитан, бледнея.

- Чтобы сорвать листочек, товарищ капитан. На память.

Пушкарь был великолепен в своем чистосердечии!

- Какой листочек? На какую память?

- Ну, на память о границе. С самого крайнего дерева в Советском Союзе. Вот он, - Пушкарь быстро вынул из кармана зеленый, чуть привядший листок и протянул капитану. - Я хотел отправить его Катюше, в Суздаль, да еще не успел... Тревога помешала, - и он беспомощно обвел руками вокруг.

Мы покатились со смеху. Несколько здоровенных молодых глоток долго сотрясали стены заставы: что ни говорите, а такое увидишь не каждый день.

Побагровел и капитан. Но он был начальник, и ему надлежало разобраться в случившемся.

- Вы понимаете, что вы наделали? - спросил он тихо, когда мы умолкли, сообразив, что смеяться все-таки не над чем. - Вы отдаете себе отчет в том, что совершили?

Что мог ответить Пушкарь? Он стоял понурив голову, не поднимая своих смущенных глаз выше начищенных сапог капитана.