Листочки из тетради - [3]

— Миша, поясни, куда ложатся снесенные яйца, — попросила Ольга.

— Да это и без пояснений понятно, — охотно рассказывал Михаил. — Вы заметили, что решетка, на которой стоит несушка, несколько покатая. Снесенное яйцо легонько выкатывается из клетки и задерживается вот этим ремешком.

— А нету, случаем, такого механизма, чтобы он брал яйцо и относил его в ящик для отправки? — пошутил Яша.

— Пока нету, — вполне серьезно ответил Михаил. — Но мы к тому идем.

— Все ж таки удивительно! — сказал Яша и покачал головой. — Ить это же какое крестьянству удобство! Посади в клетки двадцать тысяч пеструшек, включи реле — и пошли, покатились яички одно за другим! Только поспевай собирать!

Время близилось к полуночи, когда мы обошли все помещение будущей фабрики. Михаил взял Ольгу под руку и, застенчиво улыбаясь, сказал, что пока есть свет, они просмотрят какие-то чертежи, которые не успели просмотреть днем. Нам же посоветовал ложиться спать.

В небольшой комнате, куда нас проводил Михаил, не было ни кровати, ни стола, ни даже обыкновенной лавки. Разбитый стожок сена, еще пахнущий солнцем и степью, заменил нам постель. Недолго думая, Яша набрал сена в охапку, расстелил его по полу ровным слоем, лег и, укрывшись брезентовым плащом, тотчас захрапел. Я раскинул бурку на стожке, буркой же и укрылся. Сено подо мной мягко вдавливалось, глухо шуршало, издавая дурманящий запах полевого разноцветья…

Меня мучила бессонница. Болела голова. Не знаю, был тому причиной равномерный, как стук сердца, звук движка за стеной, запах сухих степных цветов, нежданная встреча с молодоженами, а может, то, что мы попали в дождь, заблудились и не добрались до чабанов, — но только уснуть я в эту ночь не смог. До боли в висках зажмуривал глаза, старался ни о чем не думать, пробовал считать до тысячи, а передо мной то возвышались белые стены с рядами клеточных батарей, то блестели окна, то возникал Михаил Скоробогатов со своей «ворованной» женой.

Странное, еще не испытанное чувство охватило меня. В глухой степи вместе с рождением фабрики зарождалась новая семья. Свивалось крохотное гнездо. И не беда, что в этом гнезде еще пусто и неуютно, что где-то плачет по дочери мать и сердится отец и что по ночам молодым людям видится погоня… Все это пройдет и забудется… «Профессор, преподает историю, а такой старорежимный… Ну, мы с Михаилом думали-думали, гадали-гадали…» Нет, не верьте, Ольга оказала неправду. И отец ее, разумеется, не «старорежимный». И она с Михаилом ни о чем не думали и не гадали — это им только казалось. Они взялись за руки и пошли — гордые, молодые и счастливые.

Я слышал, как оборвался стук движка, как о крышу снова захлестал мелкий дождь с ветром, будто кто-то бил мокрым рядном. Отворилась дверь. Я приподнялся, зажег спичку. У порога с опечаленным лицом стоял Михаил. В руках у него было знакомое мне рыжее одеяло из верблюжьей шерсти.

— Мы с Ольгой так и думали, что вы не спите, — сказал Михаил. — Сыро тут и холодно, разве уснешь. Возьмите одеяло, Оля прислала.

— А как же вы будете?

— Обойдемся. — Михаил тряхнул чубом. — Мы молодые… Обнимемся — и нам тепло… Возьмите. Серьезно, возьмите.

Я наотрез отказался, ответив, что и под буркой тепло и что одеяла мне не нужно.

— Тогда я хотел бы с вами поговорить, — сказал Михаил, переступая с ноги на ногу. — По одному важному вопросу… Можно?

Я согласился, но попросил, чтобы Михаил сперва пошел и укрыл одеялом жену, а тогда приходил разговаривать. Он потоптался молча и ушел. Вскоре вернулся, сел возле меня на сено. Мы закурили.

— Понимаете, дорогой товарищ, с фабрикой у нас дело пойдет, — начал Михаил, глядя на горящую спичку немигающими глазами. — Но требуется совет насчет нашего теперешнего положения. Все, что вы тут видели, — это же только начало. И мы с Ольгой — в самом начале своей жизни. Люди мы еще молодые, житейского опыта у нас нету… Только-только начинаем жить. — Он потушил спичку, помолчал. — Скажите, нас могут силой, ну, принуждением разлучить? А?.. Э! В том-то, дорогой товарищ, и беда, что в загсе мы еще не были и живем без документов. Так сказать, не успели оформить. Любовь есть, а документов нету. — Он усмехнулся. — Живем, сами видите, в степи, а тут, как назло, полил дождь, дорога раскисла, а до района шестьдесят километров… И работы много — не оторвешься. Ну, это дело мы поправим. Паспорта с нами, и как только погода установится, так мы сразу же поедем в загс. Председатель даже обещал свою легковую машину. Зачем было обострять? Вот и вы и многие другие об этом спрашивают: нельзя ли было жениться так, чтобы нам с Ольгой было хорошо и чтобы родители были довольны? Как говорят, и волки сыты и овцы целы. — Он наклонил чубатую голову, курил и думал. — По теории, может, это и возможно, а на деле, видите, как получается… И тут несогласие идет только оттого, что я степняк, так сказать — негородской, а Ольга городская. Верно, не скрываю, вырос я тут, в степи. Малость, конечно, неотесан, и верно, что степь люблю сильно… Да. На Кынкизском хуторе живет моя мать Марфа Скоробогатова. Доярка на ферме. Отец погиб в войну… Но не в этом суть. Не желают родители Ольги, чтобы она ехала со мной в эту степь… Про себя не хвалясь скажу: парень я решительный, преград не знал и не знаю, и ежели я полюбил… А тут встретилась мне Оля. Это ж такая девушка — во всем свете такой не сыщешь! И красивая, и умная, и вообще… Как мы познакомились? Очень просто. Я уже говорил, что был на курсах в Москве. Готовили меня на директора фабрики. Ну, встретились мы с Ольгой случайно, в парке, еще весной… И со временем такое родилось между нами — нет, не рассказать! — Михаил поднял голову. — Верите, Ольга из-за меня не прошла по конкурсу в институт. Через это в семье скандал вышел, и больше всех проклинал меня ее отец. Это такой, скажу вам, аполитичный человек — ужас! Я с ним беседовал по душам… Говорю ему вполне вежливо, что я не только степняк, а теперь уже директор фабрики и что с Ольгой мы уедем не просто в степь, а на птицефабрику. Зло смеется и не слушает. Тогда я ему сказал, что на свете есть любовь, а без любви жить нельзя. И вы думаете, что он на это ответил? «Дурь, — говорит, — а не любовь засела вам в головы. Это что же, — говорит, — ваша любовь увезет мою единственную дочь в степь? Не допущу! Что она там будет делать? За курами бегать? Хорошенькое дело, дочь профессора — курятница?» После этих слов меня такое зло взяло, что я весь задрожал. Но я все-таки спокойно, вежливо ему отвечаю: — Да, именно любовь увезет вашу дочь! — Так оно и вышло… Уехали мы ночью. Ничего Оля с собой не взяла. Что на ней — и все, да еще, правда, взяла шаль и шерстяное одеяло. Подушку нам моя мать дала. Да и шут с ними, с платьями и нарядами, живы будем — наживем. — Он снова уронил голову, жадно затянулся. — Нехорошо, конечно, мы комсомольцы, сознаем, но, верите, иного выхода не было. И жизнь наша, как видите, поначалу тревожная, складывается она нелегко. Но мы с Ольгой сильные, мы все переживем и все вытерпим… Главное, что начало жизни…