Листки из вещевого мешка - [44]

Я не был в армии, когда освободили Париж. Мы праздновали это на улицах Цюриха. Я не помню, чтобы на службе капитан объявлял нам такие новости официально. Интересоваться происходящим в мире было личным, но дозволенным делом каждого.

Кадровым офицерам не было трудно с нами, им не нужно было объяснять рядовым, что Швейцария, когда она защищается от Гитлера, ведет войну справедливую. Это было ясно, Гитлер не был швейцарцем, и нечего ему было лезть в швейцарские дела. Опровержение фашистской пропаганды? Достаточно того, что фуражку мы надеваем не набекрень и что в походных ботинках все гвозди на месте. Мы не стремились в германский рейх, переубеждать нас тут необходимости не было. С нашей стороны не возникало никаких сомнений в боевой готовности высших кадровых офицеров. Боевая сила швейцарской армии зависела только от нашего повиновения. Так это выглядело тогда.

Обращение к швейцарскому народу (25.6.1940) одного из президентов Федерального совета, который уже направлял свой нейтральный, но прозорливый взгляд на Новую Европу под властью Гитлера, я пропустил мимо ушей.

В конце недели, отправляясь в увольнение, мы должны были оставаться в форме, и это мешало, если ты был влюблен. Не то чтоб она воняла, ну разве что совсем немножко. Она мешала разговору. Мы знали друг друга иными. Форма воспринималась как маскарад, как почетная парадная одежда, по крайней мере в отпуске. Мы идем вместе по улице, снова эта фуражка. А как иначе сможет солдат приветствовать офицера, если офицер, тоже отпускник, идет той же дорогой? В кафе фуражку можно снять и засунуть за пояс. Можно сдать ее в гардероб, это разрешалось, это делали офицеры и высшие чины, потому что у них были жесткие фуражки. Все наблюдают, сумеет ли солдат правильно себя вести в таком кафе, ты ощущаешь это внимание к себе и начинаешь сомневаться, не лучше ли зайти в другое место. Твоя сокурсница тоже чувствует это; теперь ей остается только показывать свое хорошее воспитание. Фуражки нет, зато есть мундир цвета того рода войск, к которому ты принадлежишь, и номером соединения, и вот сидишь и не решаешься положить свою руку на ее. Мундир не определяет темы разговора, но разговор не соответствует мундиру. Ее рука тоже не ляжет на рукав твоего мундира. Чтобы освободиться от некоторой натянутости, идем в другое кафе, в народном стиле, но здесь возникает неловкость другого рода. Чего хочет такой вот рядовой, прежде чем вернуться в часть, знает каждый кельнер, и каждый дает это понять солдатской невесте. В лесу или на озере, где есть надежда не встретиться с офицером, можно снять мундир. Тогда на всеобщее обозрение вылезают подтяжки. А без них брюки не держатся. Рубашка свежая, но без воротничка, потому что иначе не застегнулись бы две верхние пуговицы мундира. Мы писали друг другу письма, мы были уже близко знакомы и пытались вернуться к прежнему, несмотря на подтяжки. Это удалось наконец, когда мы оба остались в купальных костюмах.

К этому времени (июнь 1940-го) был основан тайный офицерский союз, который поклялся оказывать сопротивление Гитлеру и в случае необходимости поступать вопреки воле Федерального совета и генералов. К нему принадлежало 37 офицеров.

Тогда я еще не знал, как трогается с места автомобиль. Канонир к управлению машиной не имел никакого отношения. Однажды кому-то из нас пришло в голову: почему бы нам не научиться водить машину, вдруг, например, первого водителя убьют, второго ранят, а грузовик останется цел. Времени нам бы хватило. Но к услугам капитана всегда была личная машина или же мотоцикл с водителем, который должен быть всегда на месте, для того-то он и состоит на военной службе.

Важно, чтобы правая рука, после того как она пошлет шесть патронов в магазин карабина, тотчас же хваталась за подсумок, так как необходимо было не глядя проверить, закрыт ли он, а взгляд при этом должен быть направлен на врага. Всему этому мы учились.

Спустя тридцать лет я продолжаю сохранять примечательную чувствительность, когда какой-нибудь иностранец высказывается о швейцарской армии... Я еду с молодым англичанином, представителем Би-би-си, через Готард и Левентину вниз, день прекрасный. "Oh, - говорит Марк, - the Swiss Army?" 1 Я не отвечаю.

У Марка светлая и умная голова, он не лишен сходства с молодым лордом Байроном, но тем не менее не может промолчать и, когда мы встречаем вторую колонну в маскировочной одежде, спрашивает: "What are they doing?" 2 Я стараюсь скрыть раздражение, к чему эта его сухая усмешка? Я вовсе не требую, чтобы он испугался нашей армии, но на ее содержание уходит почти два миллиарда в год. "Have you served in the Swiss Army?" 3 Я отвечаю: "Of course" - и, помолчав, добавляю: "Why not?" 4 Он наконец замечает, что чем-то затронул меня лично, а англичанину это не подобает. Куда больше задевает меня, когда высказывается бывший немецкий ополченец; противник Гитлера, возможно, сегодня он стал умней и снисходительней, ему столько пришлось пережить ужасов, а нам - нет. С меня довольно. Почему Швейцария немыслима без армии, я не пытался объяснить ни одному иностранцу; сам я это понимаю. Швейцарская армия, как ни превосходно она вооружена, в настоящее время никому не угрожает, во всяком случае ни одной стране.