Листая страницы сербской истории… - [81]
Манифест живописал отношения подданных и «столь терпеливого в выполнении своих высоких обязанностей» правителя, взывавшего к «моему дорогому народу – всем сербам, хорватам и словенцам», дабы объявить, что «настал час, когда следует устранить посредников между Народом и Королём»[166]. Обозначение паритета одного и другого преследовало цель узаконить суверенные права монарха, равные народному суверенитету. При этом в риторическом плане очевидна преемственность «прокламации» в отношении документов эпохи Первого и Второго сербских восстаний, вожди которых первыми в новой сербской истории пытались использовать для узаконивания собственной власти восприятие массами государства как большой семьи. Поэтому в обращениях к жителям Сербии и к иностранным адресатам «истинно народные правители» Карагеоргий и позднее Милош Обренович представали «благими отцами», «сынов своих всех одинаково любящими», «день и ночь старающимися народ сербский в опасности и по учению блюсти»[167].
Век с лишним спустя Александр Карагеоргиевич, «единство народное и целостность государственную охраняющий», руководствовался теми же «отеческими» чувствами, когда решился не оставить безответными «душу его раздирающие вопли масс, сколь трудолюбивых и патриотичных, столь и исстрадавшихся». Винов никами «страданий» и в начале XIX в., и в конце 1920-х гг. были политические оппоненты правителей – ненужные в «семейных» отношениях «посредники», «непослушники воли народа», обвиняемые во взаимной «неприязни и несогласии, которое далеко простирается, отчего и происходит величайшее зло», или в «ослеплённности политическими страстями», ведущими, по словам короля Александра, к «духовному разброду и народной разобщенности».
Установление режима личной власти короля Александра стало возможным благодаря кризису югославского парламентаризма: «Согласие и даже обычные отношения между партиями… стали совершенно невозможными… Парламентский строй и вся наша политическая жизнь приобретают негативный облик, что наносит вред и народу, и государству…»[168] Ответственность за прискорбный итог десятилетия лежала на югославских, и в первую очередь сербских, партийных деятелях, для которых Народная скупщина была не столько законодательным органом, сколько «полигоном для обстрела политических противников»[169]. «Линия фронта» разделяла парламентское большинство, воспринимавшее собственное численное превосходство как основание для того, чтобы не принимать в расчёт чьё-либо мнение, и меньшинство, методами обструкции препятствовавшее работе Скупщины.
Первопричиной подобной нетерпимости можно считать патриархальность сербского и, в целом, югославского общества, находившегося во власти коллективистских и эгалитаристских представлений. Апелляции к ним были много эффективнее, чем приверженность либеральным идеалам, слабая приживаемость которых на местной почве и предопределила облик парламентских институтов, весьма далёкий от европейского оригинала. И до, и после Первой мировой войны на успех могли рассчитывать не поборники соблюдения прав меньшинства, толерантности и плюрализма, а «народные» организации, обещавшие крестьянской массе разобраться с виновными в том, что существующая власть и государственное устройство не соответствуют её представлениям о «справедливости» и «правах».
В этнически однородной Сербии рубежа веков популизм политиков, отождествлявших себя с народом, а своих оппонентов – с его «врагами», позволял добиться мобилизации электората. Однако в многонациональной Югославии подобный максимализм в оценке себя и окружающих, присущий сразу нескольким «племенным» партиям, делал невыполнимой стоявшую перед парламентом задачу нивелирования общественных противоречий и выработки вменяемого государственного курса. Таким образом, неэффективность парламентских механизмов была обусловлена тем, что их изначальному предназначению не соответствовали разделяемые большинством партийных деятелей и стоявших за ними избирателей архаичные политико-этические представления. В гораздо большей степени они гармонировали с той простой моделью «справедливого» и простого государственного устройства, которую предъявил король Александр.
Опорой Александра Карагеоргиевича в его начинаниях стали кадры, подтвердившие свою лояльность в 1920-е гг. Главой первого кабинета и одновременно министром внутренних дел стал давний фаворит короля генерал Пётр Живкович[170]. В правительство вошли «придворные» радикалы и демократы.
«Поиск новых методов и путей», продекларированный в манифесте, начался с принятия 6 января 1929 г. ряда законов, направленных на достижение полного государственного единоначалия, а также на устранение непосредственных противников новоявленного автократа – традиционных политических представителей сербов, хорватов и словенцев.
Закон о королевской власти и верховной государственной администрации прекратил действие Видовданской конституции, согласно которой Югославия была парламентской монархией. Теперь король стал «носителем всей власти», которому принадлежало исключительное право принятия законов, назначения чиновников, командования вооружёнными силами и т. д.
