Листая страницы сербской истории… - [144]
С какими идеями министр начал руководить МИДом России? Его коньком стали «общечеловеческие ценности». И ещё постоянно повторялись несколько оборотов из «демократической» лексики, казавшихся министру крайне прогрессивными: «политика нового мышления», «демократические высокоразвитые государства», «переход на цивилизованную, демократическую сторону баррикад», «союз с теми, кто стоит на страже международной законности» и т. д. Об интересах своего государства министр не задумывался. В разговоре с Ричардом Никсоном А. Козырев сказал, что «одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы слишком как бы заклинились на национальных интересах. И теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях». А дальше он обращается к Никсону с просьбой: «Если у вас есть какие-то идеи, и вы можете нам подсказать, как определить наши национальные интересы, то я буду вам очень благодарен»[339]. Такого ещё мир не видывал: министр суверенной России просит бывшего президента США помочь ему в определении национальных интересов России! Никсон был крайне удивлён. Присутствовавший при разговоре американский политолог Саймс заметил: «Российский министр – человек, благожелательно относящийся к Соединённым Штатам, но я не уверен, насколько он понимает характер и интересы той державы, которую представляет». Никсон тогда подчеркнул, что ради американских национальных интересов он всегда готов был «драться изо всех сил», а Козырев вместо того, чтобы защищать и укреплять Россию, «хочет всем показать, какой он замечательный, приятный человек»[340]. Именно такая позиция российского министра позволила США рассматривать Россию не как партнёра, а как клиента, которому отдают приказания.
Второй период связан с 1992 годом, временем становления политических структур и определения ориентиров внешней политики Российской Федерации. Складывавшийся общефедеральный механизм разработки и принятия внешнеполитических решений был предельно прост. Согласно Конституции России, внешняя политика страны формулировалась Президентом, а осуществлялась МИДом, однако практика была такова, что Президент не принимал активного участия в выработке балканской внешнеполитической тактики (стратегия вообще отсутствовала), доверив ведение дел министру. Тот, в свою очередь, прекрасно пользовался этим и всегда умел убедить Президента в необходимости тех или иных шагов. Президент всецело доверял министру. Это, наверное, связано с тем, что он был среди немногих, кто участвовал вместе с Б. Ельциным во встрече в Беловежской Пуще и разрабатывал документы о расформировании СССР. А. Козырев умело использовал в своих собственных интересах нежелание президента заниматься внешней политикой.
С начала 1992 г. Россия резко изменила свою оценку событий в Югославии, признала факт распада федерации. Находясь на начальном этапе формирования своей внешней политики, Россия в непосредственном урегулировании кризиса на Балканах участия не принимала. Её главной задачей было продемонстрировать Западу приверженность так наз. демократическим принципам, чтобы потом быть допущенной в более узкий круг принимающих решения. Москва выражала свою позицию через заявления, обращения, выступления политических руководителей страны на международных форумах. Пока шла проверка Москвы на лояльность, западные страны строили свою систему взаимоотношений с бывшими республиками Югославии.
Как писал А. Козырев, российскими дипломатами в самом тесном контакте с их английскими и другими западными коллегами была разработана «концепция нового государства – продолжателя СССР в ООН», и России «удалось унаследовать статус, привилегии и одновременно ответственность одной из пяти великих держав – постоянных членов Совета Безопасности». Министр желал оправдать данный кредит доверия к демократическому руководству в Москве. Главной целью политики этого периода было ввести Россию «в качестве великой державы в семью наиболее передовых демократических государств… в так называемое западное общество…»[341].
Чтобы сделать образ министра более выпуклым, а методы работы более понятными, расскажу, как А. Козырев «работал» по вопросу введения санкций против Югославии.
О том, что Россия поставит свою подпись под Резолюцией № 757 30 мая 1992 г., не знали ни Верховный Совет, ни его руководители, ни правительство. Как подчёркивал позже А. Козырев, у него было только полчаса на консультации после получения известной телеграммы от Ю. Воронцова из Нью-Йорка. Доложив президенту, министр не намеревался ставить ещё кого-либо в известность, ссылаясь на нехватку времени. Однако этот аргумент не выдерживает критики, поскольку вопрос обсуждался в течение долгого времени, и, как сам министр признавался позднее, «мы на месяц оттянули принятие санкций против Белграда, т. е. против Югославии»[342].
Телеграмму от Ю. Воронцова А. Козырев получил 29 мая 1992 г. в 11.50 утра. Ю. Воронцов писал, что представители США, Англии и Франции ознакомили его 28 мая с подготовленным проектом резолюции СБ, предусматривающим установление санкций против СРЮ в связи с невыполнением ею требований о прекращении вооружённого конфликта в Боснии и Герцеговине и выводе оттуда частей ЮНА. Представитель России поставил вопрос, почему санкции обращены против Белграда, указал на участие в боевых действиях единиц хорватской армии, высказал соображения о поэтапном введении санкций, подчеркнул желательность сохранения контактов с Белградом. Полученные от западных партнёров ответы о необходимости принятия скорейших мер, об ответственности только Белграда за всё, что происходит в Боснии и Герцеговине, о стремлении добиться коренного изменения ситуации, поскольку переговоры не дают результатов, убедили российского дипломата в правильности предпринимаемых решительных шагов. Вескими для него были и аргументы, что санкции – единственная мера, способная повлиять на отношение сербского народа к своему руководству, что уже опасной становится тенденция «придания конфликту межрегиональной окраски в связи с распространяющимися тенденциями связывать с этими факторами сочувствие России «православной Сербии»
