Лиссабонские любовники - [25]

Инспектор Льюис дотрагивался мякотью пальца до расщепленных ногтями Антуана очень тонких волокон соломинки.

«Я выдал себя с головой и выдал ее», – подумал Антуан.

Но он остался. Он хотел услышать, что еще Льюис скажет о муже Кэтлин.

Теперь он знал, что пришел сюда сейчас – так же, как и в первый раз, – только ради этого.

Льюис положил соломинку на бочку и очень медленно, задумчиво потер руки.

Каждый день Антуан решал больше не встречаться в баре с инспектором и каждый день он туда шел.

Он нуждался в этих обшитых деревом стенах, в этих креслах, в этих бочках, в этих старых, неразговорчивых англичанах. Они составляли пейзаж и Климат его наркотического отравления. Инспектор Льюис, его приятный голос, потирание рук служили непосредственным инструментом воздействия. необходимым ядом был с каждым разом все более прояснявшийся, обраставший все большим количеством деталей образ Уильяма Динвера, мужа Кэтлин.

Между двумя мужчинами больше не было секретов. Антуан допускал всем своим поведением что Кэтлин призналась ему в убийстве. А Льюис больше не пользовался ни обходными маневрами ни какими-либо предлогами, чтобы поддерживать неутолимые поиски Антуана.

И тот и другой знали, что они получают от общения друг с другом: Льюис – все больше улик доказывающих вину Кэтлин, Антуан – все более яркий, все более живой портрет покойника.

Они никогда не говорили открыто об этом обмене как из вежливости, так и потому, что большая ясность была просто ненужной.

Пока он пребывал в баре, напротив инспектора, Антуан не страдал, или, точнее, его боль смягчалась, притуплялась, находилась под спудом. Желание узнать побольше держало его в напряжении. А потом Антуан утрачивал эту защиту, оказывался голым перед лицом все усиливавшихся мучений и самоистязаний.

«Оно и неудивительно, что она так его любила – пошла даже на убийство. И неудивительно, что она думает только о нем», – часами повторял про себя Антуан, восстанавливая в своем измученном воображении каждую черту лица, которые мало-помалу открывал ему Льюис.

Антуан теперь знал жизнь и одежду, привычки и мебель, семью и вкусы мужа Кэтлин нисколько не хуже, чем самая прилежная, самая добросовестная в мире полиция. И все это постоянно давало ему почувствовать, насколько сам он некрасив, беден, груб и необразован.

Без устали, без всякого снисхождения к себе он создавал, украшал и обогащал все новыми деталями чарующий портрет. А потом он видел Антуана Рубье, такого, каким он должен был казаться Кэтлин: невежественного, грубого, наделенного тяжелым, аляповатым лицом, безнадежно скучного.

И он размышлял:

«То, что она со мной, можно объяснить только каким-нибудь пороком».

Или еще:

«Она меня взяла только для того, чтобы выбраться из западни. Она даже Льюиса заставила идти по ложному следу».

Антуан чувствовал себя, как в аду, и в этот же ад он втянул и Кэтлин. Он не вел себя с ней так, как раньше. Он ее больше не оскорблял, ни в чем не упрекал, не пытался заставить ее в чем-то признаваться ему. Теперь информации у него было, больше чем достаточно.

Он обладал теперь, чтобы мучить Кэтлин, чтобы оголять ей нервы, неистощимым запасом орудий пытки: своими знаниями об Уильяме Динвере.

Источник их был по-прежнему неизвестен Кэтлин, она ничего не понимала. И когда она обнаруживала у Антуана в каком-нибудь мимолетном напоминании или намеке, в какой-нибудь недомолвке или слове сочувствия, – а он действовал теперь только с помощью подобных уловок: когда ей вспоминалась вдруг какая-то поза, какое-то пристрастие или даже какой-то поступок ее мужа, – Кэтлин испытывала ужас, выходивший за рамки того, что можно встретить в мире людей. Теперь ее преследовал не Антуан, а через него мужчина, упавший с прибрежной скалы.

И этот мужчина, чей образ она прогнала, вытеснила из своего сознания, восстанавливал благодаря Антуану свои черты, свой характер, обретал своеобразное сверхъестественное существование.

Всякий раз, когда Антуан пытался перенести на нее свои собственные терзания – а это обычно длилось часами, – Кэтлин была уверена, что она ощущает вокруг себя присутствие некой формы, не доступной восприятию других смертных. Она чувствовала дыхание этой формы, угадывала голос, который оповещал Антуана.

От такого врага, действовавшего таким образом, нельзя было ничем защититься: ни словами, ни Действием.

В то же время молодую женщину преследовали и другие опасения, совсем иного рода.

Инспектор Льюис перестал появляться около дома Кэтлин. Но зато стали наведываться португальские полицейские в форме и агенты безопасности в штатском: они совершали обход квартала, осведомлялись у соседей и у торговцев о привычках Кэтлин, о ее манерах и даже о ее здоровье. Они не пытались скрывать свое расследование. Они выглядели развязными и понапрасну неловкими.

Они велели Марии прийти в полицейский участок, чтобы проверить ее право сдавать в аренду квартиру, где жила Кэтлин. Они изучали доверенность, как какую-нибудь фальшивую ассигнацию. Мария вернулась исполненная смиренного ужаса.

А Кэтлин дрожала еще сильнее.

Сталкиваясь с таким количеством опасностей, она чувствовала, как тают последние запасы ее сил и как сдает ее рассудок. Ее поддерживала только надежда на отъезд. Грузопассажирское судно казалось ей спасительной гаванью, ковчегом мира, необитаемым островом.