Лишний человек - [43]

Саша снова подошел к ним и опустился на колени рядом.

— Сёма, послушай. А ты можешь его исцелить? Ну, как раньше делал.

— Ничего не могу, — Сёма пошевелил пальцами, и вдруг с неожиданной легкостью высвободил их из клешни Великаши. — Даже не знаю, как это делается.

— Попробуй. Ну пожалуйста, попробуй! Он был уверен, что ты можешь, иначе бы не стал… Давай!

И Сёма запел — суховато и неуверенно, словно впервые в жизни.

Fliegt der Schnee mir ins Gesicht,

Schüttl' ich ihn herunter.

Wenn mein Herz im Busen spricht,

Sing' ich hell und munter.[5]

Это было дико, нелепо, невозможно — напевать бодрую песенку над агонизирующим телом, которое еще корчилось у них в руках и вздрагивало, и хрип надрывал душу и заглушал негромкий Сёмин голос. Но мелодия, пробившись на свет, зазвучала сама собой, помимо голоса, и ожили, проснулись, заколебались невидимые струны, радуясь неведомо чему.

Lustig in die Welt hinein

Gegen Wind und Wetter…[6]

Саша и сам был одной из этих струн, и он влился в звучание музыки. Он зажмурился. Только не смотреть вниз, не смотреть туда, где смерть и боль, потому что если музыка не властна больше ни над чем, то это действительно конец и ничего никогда уже не исправить… Но она была уверенной, она лилась, как всегда, ничего не страшась, все увлекая за собой.

Will kein Gott auf Erden sein,

Sind wir selber Götter![7]

Песня кончилась. Саша открыл глаза. Первое, что он увидел, это были его собственные руки — сухие и чистые, будто он не пытался зажать рану на окровавленном теле.

Не было и самого тела.

Где-то у него за спиной вдруг всхлипнула Люша, потом кто-то еще.

— Что? — спросил Саша шепотом. — Где он?

Сёма тоже посмотрел на свои руки, потом на него, а потом засмеялся легко и радостно — как смеялся прежде, давным-давно, до того, как они встретились на лондонской улице у газетного киоска.

— Эх ты! А еще самый догадливый! Не понял? Он снова стал сам собой. Духом хаоса, бессмертным и неуязвимым. И ускользнул у меня между пальцев — почти буквально… И я впервые этому рад.

— То есть, получается, ты… теперь тоже стал сам собой? — тихо спросил Ваня, который так и продолжал сжимать в руках бесполезное и безобидное ружье. — Что вообще произошло?

— Сейчас объясню. Хотя Саша в основном уже догадался, кажется, да?

— Не знаю… Ты лучше сам расскажи! Хотя нет, погодите…

Он огляделся. Великаша исчез, и на одежде у них ни пятнышка, только Ваня перемазался где-то белой краской. И нож, который так и лежит рядом с ними на полу, тускло отражает косой солнечный луч чистым клинком. Никаких следов кровавой драмы, только лицо у Алекса землисто-серое, и Люша стоит неподвижно, прикусив зубами сжатый кулак, и не сводит глаз с того места, где только что корчилось в конвульсиях тело.

— Ну так что? — нетерпеливо спросила Вера. — Давайте уже те, кто знает, расскажут тем, кто не знает.

— Мы с ним оба снова обрели свою сущность, — Сёма оглянулся на Алекса и перешел на английский. — Одновременно — так же, как и потеряли. А заодно я излечился от своей амнезии.

— Это он был виноват! — вырвалось у Саши.

— Да. Это сделал он. Хотя он не ожидал именно такого эффекта, а уж того, что за этим последовало — тем более. Он искал способ расправиться со мной раз и навсегда. Не просто изгнать за пределы мира, как это мы обычно делаем, а развоплотить навечно и бесследно.

— Ты же говорил, что это невозможно!

— И еще я говорил, что не всеведущ и могу ошибаться. Но все же в этом случае я был прав, а ошибся именно он. Он готовил удар, перед которым мне не выстоять. Это… ну, сложно объяснить. А действовал при этом по старой схеме: чтобы я не смог ему противостоять в полной мере, он должен был ослабить меня, нанести болезненную рану, отвлечь и вывести из равновесия. Для этого ему был нужен Алекс.

— Что?.. Я?!

— Именно ты. Полагаю, он следил за мной, выжидая удобного случая. И знал о нашем с тобой разговоре в Борнмуте, но истолковал его по-своему. Решил, что ты — новый герой в моей суперкоманде, самый юный и неопытный. И решил применить к тебе свою разрушительную силу: либо переманить на свою сторону, либо подтолкнуть к чему-то плохому… хотя интересовал его в конечном счете я, а не ты. И в этой части его план сработал.

— Я… не знал.

— Разумеется, ты не знал. И у тебя почти не было шансов устоять перед этим искушением, — мягко сказал Сёма. — Это трудно даже тем, кто старше и опытнее и кто гораздо лучше представляет, с кем имеет дело. И я тоже виноват. Я думал, что сумел тебе все объяснить, сумел успокоить. Но не ожидал, что в эту историю вмешается он. И то, что ты попал в больницу, моя вина: я нес за тебя ответственность, я должен был тебя предостеречь, обезопасить. Но я не удержал тебя, не вывел из-под удара.

— Опять ты слишком много на себя берешь! — проворчала Вера.

— Ну… неважно. В общем это был тяжелый груз на моей совести, и такое состояние делало меня самого более легкой добычей для Всемуконца.

— Но ты же потом нашел меня в больнице, мы с тобой говорили про все это, и все было хорошо!

— Нет. Я не успел все выправить как надо. Если б все было хорошо, ты бы не носил с собой нож и не горел идеей отомстить. Ты все еще был в его власти. Мы бы справились и с этим, но тут настала моя очередь. Он нашел меня той ночью, после спектакля, в парке. И хотел уничтожить — тут же, на месте, навсегда. Я был ослаблен, он застал в меня врасплох. И в некотором смысле он добился своего, — тень улыбки на Сёмином лице угасла, он снова насторожился, словно напряженно прислушиваясь к чему-то, недоступному их ушам. — Я не исчез, я не могу исчезнуть. Но он лишил меня памяти, отсек от мира, разорвал связь между мной и всем сущим. И это было еще не все. Его попытка нарушить закон мироздания ударила по нам обоим и заставила покачнуться весь мир. Он что-то поломал в нем по неосторожности. Ему удалось нейтрализовать меня, но он и сам лишился своей сути и силы. Его преимущество было лишь в том, что он понимал, что произошло. А я — нет. Я даже имени своего не помнил. Впрочем, и он, видимо, не сразу осознал, что натворил.