Лишними не будут - [19]

Он сел за стол, опустил голову, закрыл уши ладонями. Тоня взяла его за пальцы, отвела руку,

— Что с тобой, Игорь?

— А-а, — он махнул рукой, отодвинул от себя тарелку, отодвинул чашку с кофе и встал.

— Но позавтракать-то ты должен.

— Потом. Мне надо ехать. Ты в больницу идешь?

— Как всегда. А почему ты спрашиваешь? Опять нужно отпроситься?

— Да просто спрашиваю! — зло сказал он. — Заведи Иринку в садик, я сегодня не смогу.

— Хорошо, хорошо, — торопливо согласилась Тоня.

Он прошел в кабинет и прикрыл за собой дверь. Тоня собрала дочь, выпустила ее на улицу с наказом:

— Подожди меня во дворе, я сейчас.

Открыла дверь в кабинет.

— Ты мне сказал, из главка, а при чем здесь гостиница?

— Гостиница? — переспросил он рассеянно. — Комиссия из Москвы. Остановилась в гостинице.

Тоня отвернулась. «Не надо. Я не одна, спокойно. Надо позвать Льва и поговорить втроем. Начистоту. Или пойти в трест. В партбюро. Но что я им скажу? Какие факты? Только свои сомнения, подозрения? Разлюбил? Смятение беременной жены. Не из-за чего, без причины. Тебе бы самой надо к психиатру...»

34

Решетов последил в окно, как дочь и жена, взявшись за руки, скрылись за углом дома напротив. Маленьким ключом он отпер ящик письменного стола и достал пухлый и короткий, величиной с кулак, кожаный мешок, набитый связками ключей. Позвонил на работу и сказал, что задержится в тресте до двенадцати. Запер квартиру, спустился в подвал под домом, где располагались кладовки по числу квартир. Снаружи дверь кладовки Решетовых ничем не отличалась от других. Покрашена бурой краской, висит дешевенький замок. Но за этой дверью была другая, на железной решетке, как в сберкассе, с двумя замками и сигнализацией в квартиру хозяина. Про решетку, про сигнализацию и про кое-что другое никто в доме не знал. В кладовку не заходила даже Тоня, все ее причиндалы, банки для варений и солений, к примеру, хранились в гараже. Туда Тоня имела доступ, а сюда и не заглядывала. В гараже был огромный бетонированный погреб с полками, с корзинами, с отдушиной, с термометром и гигрометром. У других в погребах прорастала картошка, пропадала капуста, гнили яблоки, у Решетова же ничего не пропадало, не гнило. Яблоки он хранил свежими почти до мая. И ничего, разумеется, в этом плохого не было. Сюда же, в кладовку под домом, никто не заходил, кроме самого Решетова. Да и не смог бы зайти при самом большом желании.

Он отключил сигнализацию, тумблер был надежно потаен, отпер наружный замок, отпер два замка на решетке, один английский, а второй висячий, особенный, такими запираются железнодорожные вагоны с ценным грузом. Толкнул дверь с решеткой, вошел, включил свет и запер за собой дверь. Чисто побеленные стены, крашенный желтой охрой пол, обшитый фанерой, тоже крашеной, потолок. Справа на стене широкие полки на кронштейнах, на полках запчасти для «Волги» — бензонасосы, карбюраторы, коробки передач, рессоры, карданный вал. В большой коробке — особо дефицитные манжеты для тормозных цилиндров, сальники, ремкомплекты.

У стены слева в самом углу стояла широкая тумбочка, похожая на комод. Приложив усилие, Решетов попытался ее сдвинуть, проверил — стоит прочно. Открыл дверцу ключом. Вытащил оттуда два тяжеленных аккумулятора, двухпудовую гирю, диск от колеса, до краев наполненный деталями. Облегчив таким образом тумбочку, он легко подвинул ее вдоль стены и открыл тайник в полу. Взяв с полки длинные штыри, загнутые на концах крючком, он с их помощью поднял из тайника небольшой сейф и поставил его посреди комнаты под ярким светом лампочки. Свалив на пол новую шину, стоящую возле стены, он придвинул ее к сейфу, подтянул брюки на коленях и уселся на эту шину, поерзав на ней слегка для удобства. Он не спешил. Он мог спешить там, в том мире, в делах второстепенных, но только не здесь, не в главном своем деле. Выпрямив ногу, достал платок из кармана. Тщательно протер руки. Нашел особый ключ в тяжелой связке, самый главный свой ключ из шестидесяти трех ключей. С благоговением отпер сейф, без единого звука, без шороха. Тщательно сгреб пятерней ворох бумажек сверху и ссыпал их на откинутую крышку сейфа. Открылись пачки денег, толстые, плотные, перехваченные резинками от тонко нарезанной велосипедной камеры. Сотни и полусотни, двадцатипятирублевые и десятки. Меньшей стоимости пачек не было. Протерев крашеный пол платком, он начал складывать эти пачки на пол, как кладут каменщики кирпич на кирпич. Насчитав ровно двадцать пять тысяч и сказав себе: «Двести пятьдесят тысяч старыми, четверть миллиона», — он поднялся, взял с полки плоский цинковый ящик и сложил туда пачки денег. Сегодня он спрячет ящик в другой тайник. И никто никогда, кроме Решетова, не найдет эти двадцать пять тысяч...

Снова сел на шину. Пересчитал оставшиеся деньги — тысяча восемьсот. Подумал, помедлил — и сложил эту сумму обратно в сейф. Сгреб пятерней бумажки и ссыпал их туда же.

Это были не простые бумажки. Это были счета. Из ресторанов Москвы, Ленинграда, Свердловска, из магазинов тех же городов, где он побывал в командировках, из ГУМа, ЦУМа, комиссионных и ювелирных. Особенные счета — неоплаченные. Скромно пообедав в ресторане, он просил официантку: «Будьте любезны, прикиньте, во что обойдется для меня стол, если завтра мы у вас пообедаем». На шесть персон, на десять, на двадцать пять. День рождения, встреча старых друзей, свадьба или защита диссертации. Он смотрел в меню и, загораясь от вожделения, громко перечислял: «Икра паюсная, севрюга заливная, отварная, цыплята-табака, филе по-суворовски. Коньяк «Двин», «Арарат», «КВВК» и прочее, и прочее. Официантка считала тоже не без интереса (магия больших чисел), подавала чек, он благодарил, тщательно сворачивал чек и совал в записную книжку. В мебельном он выписывал чек на арабский гостиный гарнитур — три тысячи двести — и ехал домой «за деньгами». В комиссионном выписывал каракулевую шубу за тысячу восемьсот и опять — домой, ибо кто же такую сумму носит с собой. В ЦУМе — телевизор с цветным изображением за тысячу двести. А чеки складывал, складывал...