Лишние дни - [28]

Когда же эта дура заткнётся-то, а? — и можно будет заныкаться за «зелёным домиком», и покурить. Нормально, по-человечески, покурить. И, главное, не слышать ЕЁ БРЕД.

ТИШИНА.

Тишина?!

Пауза?

Я уже чувствую, как дым через бронхи попадает в лёгкие и оседает вредностями на пористых тканях. И это классно, и это офигительно. Только бы не слышать БРЕД…

Пауза. Стукач вглядывается в строй:

— И теперь главное: кто-то… какой-то… невоспитанный… подонок… кто-то, извиняюсь за выражение, под первым балконом во втором корпусе… со стороны поля… извиняюсь за выражение, нагадил!

— Не добежал до туалета, — демонстрирует тонкий сарказм Пупсик. Ха-ха.

— Вот-вот. Это же, это же… у меня нет слов. Впервые в моей практике! Кто сделал — хотя бы уберите!

Но в толпе школьников, угрюмо моргающей злыми, воспалёнными от недосыпа глазами, тоже есть юмористы. Одинокий глас народа:

— А может, это собачка?

Дружный смех.

Но Стукач не ведётся:

— Собачка?! Нагадила и газеткой прикрыла?!

И эти люди запрещают мне ковыряться в носу?!

* * *

Юра колдует у костра над изрядно почерневшей кастрюлей: выковыривает из носу засохшие козявки и готовит походную кашу. Состав не разглашается, но банка тушёнки и три «галины бланки» в фирменном рецепте точно присутствуют. Об остальных компонентах даже боюсь спрашивать.

Мы сушим слюнки сигаретным дымом и маемся в ожидании. В предвкушении. А пока отправляем нашего дуремарчика Слона наловить лягушек. Слон мастер в этом деле, и не сыскать ему равных: хавку и в морге наковыряет — хавка это святое, остальное есть тлен и преходящее…

Зажариваем на открытом огне выпотрошенных земноводных и, плотоядно урча, поедаем.

Наконец-то и каша поспела.

И опять облом. Обломец. Обломчик. А именно: горячо очень. Ждём пока остынет. Подсушиваем.

Первым не выдерживаю я:

— А-а-а, хрен с ним! — зачёрпываю ложкой варево, долго дую, половину, конечно, выдуваю, но остальное… — Юра, уважил старика, побаловал. Я пальчики облизал. До костей.

Остальные поддакивают — кивают и жуют. Жуют и кивают. Юра в том числе.

* * *

— Слышь, Шакил, жевать хочется, — Димка явно на что-то намекает, но я никак не вдуплю на что. Он чертовски тонко подметил: жевать действительно хочется. Аж челюсти сводит.

Понимающе дёргаю плечами и кривлю губы: мол, сочувствую, сам такой, но ничем…

— А у меня килька есть.

— Чего? — какая-то у меня сегодня соображалка несмазанная. На солнышке, небось, перегрелась. Потому и подтормаживает.

— В томатном соусе. И хлеб.

Дипломатично молчу, дабы срывающимся голосом и брызжущей слюной не выказать вожделения.

— Может, давай, а? — неуверенно предлагает Димка.

Слово сказано, слово — не воробей. Срываюсь с кровати отпущенной на волю пулей. Инстинкт охотника-добытчика туберкулёзным кашлем в долю секунды выветривает пыль цивилизации, пресловутый культурный слой. Всё-всё выдувает, от первой шишки, набитой первой поднятой палкой, и до «форточек» включительно, из речевых способностей оставляя только:

— Где?!

Дима непроизвольно отшатывается:

— В сумке. Ты не переживай. Щас я.

Он извлекает из огромного дерматинового баула заветную консервную банку. Банка возлагается на пол, как на самую надёжную опору. Я беру нож и первым же ударом, сдуру, протыкаю жестянку насквозь. Виновато матерюсь и скоренько произвожу кесарево сечение, чтобы в собственном соку и кетчупе явить на свет пару десятков близнецов. Сейчас мы этих младенчиков и заточим. Умильно плямкая, удовлетворённо отрыгивая.

Моё пророчество сбывается точь-в-точь. Мы сидим, облизывая губы, смотрим друг на друга и…

— Хорошо, но мало, — похоже, Дима повадился читать мои мысли.

— Н-да, — я пристально разглядываю Димку, и во мне просыпается надежда.

— А у меня ещё паштет есть. Гусиный.

Замечая мой неподдельный восторг и непроизвольное, как эрекция, обожание, он ухмыляется ямочками на щеках:

— Я не волшебник, я только учусь.

Я киваю, а глаза сами по себе прочёсывают палату в поисках случайно не замеченного холодильника. Или, на худой конец, скатерти-самобранки.

Ничего. Даже носовые платки-универсалы отсутствуют.

Ну, вы же знаете, посредством обычного носового платка можно производить невероятное число повседневных операций, как-то: высмаркиваться, выковыривать из глаза соринку, стирать пыль с кроссовок и мебели, обезжиривать губы после еды, обезвоживать руки после умывания… — причём все операции рекомендуется выполнять последовательно одним и тем же носовым платком…

На полу уже установлена ба-а-альшая ба-а-анка паштета.

Сидим, хаваем. Слой паштета в три толщины кусочка хлеба. Я доволен.

Стук в двери прерывает пиршество на самом интересном месте: сытость уже наступила, а жадность ещё не прошла.

Господи, спасибо тебе за то, что ты выделил нам от своих щедрот единственную палату на этаже, которая закрывается изнутри на замок. Спасибо. Хоть тебя и нет…

Рефлекторно ныкаю под кровать недоеденную наполовину банку. Открываю дверь.

Кабан и Слон. Улыб-чи-вы-е. При настроении, в общем. А если у них настроение хорошее, значит что? Правильно: значит, жрать не хотят!

— Шо вы тут?.. — Слон смотрит на жующего Димку, на мой бутерброд (паштет с хлебом), и улыбка теряется где-то в щелях между зубами.