Лишь одна Звезда. Том 1 - [22]

Марк шагает обратно, в допросную с герцогским кучером. Все-таки седой дед интереснее прочих. Когда Ворон входит, Сэмми подхватывается навстречу:

– Все еще молчит, чиф. Но я справлюсь, обещаю!

Сэмми – еще не законченный подонок. Редкость для дознавателя.

– Постой-ка в сторонке. И послушай.

Марк придвигает табурет, садится, глядит в лицо седому кучеру. Тот отвечает на взгляд, сверкая ненавистью в зрачках. Занятно: на Марка он смотрит с большей злобой, чем на Сэмми, хотя Марк даже не притронулся к дубинке. Сэмми моложе, он почти годится кучеру во внуки…

– У тебя ведь нет детей, правда? – говорит Ворон узнику. Тот фыркает в ответ:

– Какое тебе дело?!

Но брови дернулись вверх – кучеру действительно интересно, какое Марку дело. Сэмми не спрашивал узника ни о детях, ни о нем самом. Лишь о его хозяине – опальном герцоге Альмера.

– Нет детей, но прежде были, – говорит Марк. – Ты – серьезный человек, обстоятельный. Обзавелся семьей, родил детей, а потом…

– Заткнись! Не суй свой нос, понял?! – рычит кучер.

Марк пожимает плечами:

– Ну, нет – так нет… Давай-ка я о себе расскажу. Моя дочурка – Лиззи – она знаешь, на кого похожа? На черного котенка. У нее волосы темные, как смоль, и глазища огромные, что монетки. Если ей любопытно, она смотрит вот так, не отводя взгляда, и чуть головку наклоняет. Говорит: «Пап, а пааап… ну скажи мне, почему солнце – оно то есть, то нету? Куда оно ночью девается?» И глядит, пока не отвечу. А когда слушает, то кончик мизинчика в рот кладет – вот так.

Марк показывает. На разбитых губах кучера висит очередное проклятье, но не срывается. Висит, висит. Узник глядит на Марка со страданием и горьким любопытством. Нежность Ворона к дочери причиняет узнику боль.

– Видишь ли, Джонас, – говорит Марк, – пока не родилась Лиззи, я не знал, как можно любить чужих детей. Ну, в смысле, они же тебе никто, с чего их любить-то? Но вот теперь переменилось. Когда вижу ребенка – так и хочется заговорить с ним, угостить чем-то, хотя бы просто по волосам потрепать. И в сердце теплеет. Ты мне можешь, конечно, не верить… но теплеет. Если бы – спасите, боги! – Лиззи умерла, я бы нанялся служить господину, у которого есть маленькие дети. И всего себя им бы отдал… Ведь что еще светлого на свете осталось бы? Только они.

Кучер дышит тяжело и прерывисто. Марк понимает, что седовласый мужик пытается удержать в груди стон.

– У герцога Айдена, – говорит Ворон Короны, – трое детей. Малютка Альберт – милый, тихонький мальчонка. Среднему Альфреду уже четырнадцать, он прекрасно владеет шпагой и вовсю упражняется с рыцарским копьем. Ну, а леди Аланис – о ней и говорить нечего, это подлинная драгоценность.

Марк ждет момента, когда кучер не сдержится, и этот момент наступает при звуке последнего имени: узник тяжело вздыхает.

– Я соболезную, – говорит Марк, – сочувствую тебе, Джонас. Беда в том, что мне ведь плевать на твоего хозяина. Вина герцога доказана, ему не отвертеться. Я хотел говорить о леди Аланис – это ее судьба на повестке дня.

– Она невиновна! – кучер едва не срывается в крик. – Отстаньте от нее, отлепитесь! Ее светлость ничего не знала, ни в чем не участвовала! Ты говоришь, любишь дочку? Вот и скажи: ты бы впутал ее в ту мерзость, которой сам занимаешься?!

– Пожалуй, что нет… – неторопливо отвечает Марк.

– Так отстань от ее светлости! Делай со мной, что хочешь, хоть шкуру спусти, я тебе ничего о ней не скажу. И не потому, что упрям, а потому, что нечего сказать! Она ни в чем не замешана, ни в чем!

– Понимаешь, – Марк говорит с сочувствием, – дети растут быстро. Моя Лиззи еще вчера, кажется, ползала на коленках, и, чтобы встать, брала меня за палец всей ладошкой… А сегодня у нее на подоконнике нахожу грязный след. Почему бы? Да потому, что вылезала в окно. А это зачем? Затем, что какой-то мальчонка к ней прибегал – представляешь? Я это к тому говорю… с чего ты взял, будто все знаешь о леди Аланис?

– С того, что когда ее светлость хотела с кем увидеться, то всегда брала меня, вот с чего! И когда обидел ее один, то рыдала в карете, а я на козлах сидел и все слышал. Ее светлость очень редко рыдала, не тот она человек. Но если уж плакала, то в карете, а не дома – так, чтобы никто не слышал… один я, понимаешь?! И когда с подружкой своей северной секретничала, то тоже меня не стеснялась – сидели в кабине, шептались, я бы все слышал, если б захотел! И если злилась на кого, то велела мчать, как ветер, и я мчал, а ей было мало, и она лупила кулачком в стенку… А ты говоришь, не знаю ее!

Кучер медлит, переводя дух, а потом добавляет:

– Если уж так тебе нужна девица-заговорщица, то подумай про эту рыжую сучонку.

Марк приподнимает бровь, а Сэмми аж подается к узнику. Марк жестом велит ему молчать.

– Про рыжую?..

– Дочь Медведицы. Это с нее вся дрянь началась, из-за нее все пошло боком! Твой… – кучер мечет взгляд в сторону Сэмми, – твой сынок спрашивал, куда его светлость ездил с игр. Так я тебе скажу, куда. Эта медвежья сучка его шантажировала, вот куда. Она ему подкинула записочку, и милорд велел подать карету. Когда садился в кабину, то записку комкал в ладони и злился. А потом привели ее – эту рыжую. Она села, они поговорили. Конечно, я не слышал, о чем, хотя и мог бы. Потом она вышла – довольная такая. А его светлость – темнее тучи. Рыкнул: скачи давай. И мы поскакали. Знаешь, куда?