Лишь бы не было войны - [33]

Снится мне, что я – не я, а немецкий еврей престарелой наружности. И будто живу я в самый разгар тридцатых годов. Будто бы у моих родителей – зажиточных торговцев – хорошая усадьба в шагаловском стиле. И будто бы я – Вениамин бен Даниэл Шофец – выхожу в свой сад и слышу разговор двоих слуг (тоже евреев). Они спорят, могут ли только евреи вкушать мацу, и приходят к выводу, что только евреи. Потом ко мне приходят две мои знакомые еврейки лет пятнадцати (одна из них должна вскоре стать моей женой) и играют со мной в теннис. Потом мы идём в город погулять и встречаем по дороге факельное шествие национал-социалистов. Стоящий рядом с нами русский купец, бежавший из Советской России, сокрушается (на русском): «Господи, и здесь социализм!» Потом к нам подходит высоченный штюрмер, очень похожий на Нильса из истории про диких гусей – занимательной географии Швеции. Этот Нильс совершенно бесцеремонно снимает с шеи моей невесты драгоценное ожерелье, а я ничего и ответить не могу. В отчаянье я бегу по улице и вижу, как в еврейском ресторане несколько скрипачей на визглявых скрипках очень противно исполняют «Полет валькирий». За такое беспардонное оскорбление величайшего музыканта всех времен и народов штурмовики карают горе-музыкантов, а под горячую руку достается и мне, пробегающему мимо. Я, подобно апулеевскому ослу, тщетно пытаюсь сбросить с себя эту гибельную наружность, хочу объяснить, что я – Вальдемар, сын немца и пасынок немца, но каркающие звуки, вырывающиеся из этой чужой гортани, никого не обманывают.

Пробудившись от столь тяжких сновидений в холодном поту, я счел это весьма дурным предзнаменованием и с удовлетворением потрогал правильной формы нос, а также удостоверился в отсутствии другого, более ужасного признака.

Предчувствия меня не обманули: сразу после завтрака зазвонил телефон, и меня срочно вызвали в райуправление МГБ. Обреченный, я собрался и пошел. Квадратное здание райуправления на Трамвайном проспекте было выдержано в канонах оруэлловского романа. А на тротуаре рядом кто-то написал розовым мелком: «Вова любит Машу!!!» Я вошел в здание минилюба, предъявив розовый пропуск.

Полковник, когда я вошел в его кабинет, перебирал бумаги в столе и кивнул мне на кресло напротив. Потом он долгую минуту изучал выражение моего лица и, наконец, спросил:

– Вальдемар, на кого вы работаете?

– В каком смысле, на кого работаю? – не понял я.

– Какого черта вы здесь?! – полковник едва сдерживался.

– Вопрос нелеп. С тем же успехом вы могли бы спросить Робинзона, какого черта он торчит на острове…

– Хватит валять дурака! Вы слишком дорого нам обходитесь, Вальдемар! Ваша писанина – бред сивой кобылы! Того, что вы пишете, не может быть! Вы столь самоуверенно лжете, что даже не стараетесь избавиться от логических противоречий в вашей версии российской истории. Мы проверяли на ЭВМ.

– А как же экземпляр «Истории СССР для поступающих в ВУЗы»? Его ведь писал не я…

– А как вы докажете, что эти вещи – подлинники, а не подделки ваших немецких хозяев?..

– У меня нет хозяев…

– Опять лжете! 1 марта сего года вы приехали из Германии.

– Но вот тут уж вы необъективны. Если бы я действительно был немецким агентом, зачем же мне было 20 февраля того же года появляться из ниоткуда в Ленинграде, зачем мне было являться к своему двойнику, и зачем мне было быть идентичным моему двойнику? Как вы это объясняете? Хозяевами?

Полковник помолчал, потом спросил:

– А какой черт понес вас в Германию?

– Мой двойник, чьими документами я воспользовался. Или, по-вашему, документы тоже подделка?

– Отвлекающий маневр. Вы направили следствие по ложному пути, да еще сочинили такое, что кровь холодеет.

– Но что же сказали ваши биологи по поводу нашего двойничества?

– Оставьте это. Это не ваш козырь. Нам известно об уровне немецкой генетики.

– Так вы меня, что, за биоробота считаете?! – мной овладели одновременно смех и ужас. Логика полковника была неопровержима. – Но в действительности вы ошибаетесь, глубоко ошибаетесь! Я презираю детективный и шпионский жанр! Я ненавижу политику! Я возненавидел ее там, у себя!

– В Германии? – переспросил полковник.

– Нет, в России. Я историк, и мне чужд авантюризм. Несчастный случай вы приняли за злой умысел. Я желаю вернуться назад или жить здесь частным образом. Поставьте себя на мое место! Что бы вы отвечали? Как бы вы доказывали, что вы не верблюд?

– Это все риторика. Заговаривать зубы вы умеете. Придется поговорить с вами по-другому, – и, заметив внезапную бледность на моем лице, добавил. – Вы ошибаетесь, если думаете, что мы будем вас бить. Это кустарщина. У нас есть другие способы заставить вас говорить правду. Ни с места!

В ту же минуту меня схватили сзади два сотрудника и отвели (я, естественно, не сопротивлялся) в тесную кабинку где-то налево от кабинета полковника, напоминающую что-то вроде зубного кабинета и рентгеновского аппарата. Меня зафиксировали в просторном кресле и подключили к моей груди, лбу и вискам множество датчиков. Потом в запястье очень болезненно вошла толстая игла, и я потерял контроль над самим собой. Потом я отвечал на множество вопросов часа два-три подряд. Как только я отвечал на очередной вопрос, он вылетал из памяти, а сознание до краев заполоняло следующее видение: я – мужественное начало – вторгался танковыми колоннами во французские пределы – женственное начало…