Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина - [76]

И в этом смысле мы должны говорить уже не о судьбе «Единой России», а вообще о судьбе партийности в современной России. Фактически к 2003 году партийная политика в стране, как она понималась в 90-е годы, закончилась. Но это окончание политики тоже было обосновано как политической повесткой, так и идеологически. С точки зрения политической повестки необходимо было прекратить противостояние партий, каждая из которых декларировала образ будущего, несовместимый с политическим курсом верховной власти. Действительно, коммунисты обещали — явно или завуалированно — в случае прихода к власти вернуть старый социалистический строй, то есть обещали революцию. Ультралибералы обещали вернуть олигархический строй 90-х, помноженный на тотальную децентрализацию, ультранационалисты обещали устроить всероссийский погром и изгнать (в лучшем случае) из страны или поставить в подчиненное положение всех нерусских. Как тут не вспомнить И. А. Ильина с его пусть жестким, но не лишенным правды анализом партийности вообще: «[Партийный принцип] пренебрегает живым правосознанием, расщепляет государство и растит в народе дух гражданской войны»[136]. Кроме того, на память приходит дореволюционная Государственная Дума, в которой заседали социал-демократы, мечтающие о свержении существующего строя, черносотенцы, мечтающие «заморозить» страну при помощи демагогии и насилия, кадеты, готовые на любые инсинуации ради «ответственного министерства», свержения монархии и введения республиканского строя. В результате первая и вторая Думы оказались абсолютно неработоспособными, но только в качестве законодательного собрания. Зато «левые» депутаты, защищенные неприкосновенностью и узурпировавшие «мандат власти», разъезжали по стране с пропагандой революции. Для того чтобы сделать парламент работоспособным и остановить революционную инерцию, П. А. Столыпин вынужден был изменить избирательный закон, после чего была решена хотя бы одна задача: Дума с октябристским большинством начала принимать законы. Но вторая задача — остановка молоха революции — решена так и не была.

Перед Путиным после революционных 90-х стояли те же задачи, что и перед Столыпиным[137]. С одной стороны, прекратить революционизирование страны, а с другой — сделать Думу работоспособной. Для этого необходимо было существующим партиям, настроенным на радикальное, если не революционное изменение политического курса, противопоставить общественно-политическую силу, которая обладала бы лояльностью по отношению к верховной власти и проводимому ею курсу и при этом могла бы аккумулировать массовую поддержку избирателей. Такой силой и стала «Единая Россия». Но для того, чтобы исполнить свою стабилизирующую роль, «Единая Россия» должна была максимально расширить свою идеологическую базу, и либеральный консерватизм стал для нее самым подходящим инструментом.

Тут, правда, надо сказать, что экспроприация консервативной «Единой Россией» идейного багажа либералов и социалистов имела — и до сих пор имеет — еще одну историческую задачу. Фактически «Единая Россия» стала своеобразной идеологической матрицей будущей российской политики. Межпартийная полемика консерваторов, либералов и социалистов стала внутрипартийной полемикой. Со временем эта полемика получила институциональное оформление в лице партийных клубов: либерально-консервативного, социально-консервативного и государственно-патриотического. Причем характерно, что если их самоназвание вуалирует их различия и позволяет говорить о единстве на основе консервативных ценностей, то Б. В. Грызлов несколько раз отзывался о них, что называется, без масок: либеральный, социал-демократический и консервативный. И в этой откровенности есть своя сермяжная правда. Ведь экспроприировавшая весь нерадикальный идейно-политический спектр «Единая Россия» стала для граждан России школой демократии и, в частности, школой идеологической полемики, остающейся в рамках легального публичного политического поля и не приводящей к расколу этого поля. Это своего рода школа контрреволюции в смысле отрицания революционности как таковой. И школа публичной политики.

Такая интерпретация роли «Единой России» станет более обоснованной, если вспомнить о тех необходимых предпосылках творческой демократии, о которых писал в свое время И. А. Ильин, думая о будущей России. Философ перечислял: 1) народ должен разуметь свободу, то есть ценить ее, уметь ею пользоваться и бороться за нее; 2) нужен высокий уровень правосознания; 3) необходимы хозяйственная самостоятельность гражданина; 4) минимальный уровень образования и осведомленности; 5) необходим политический опыт. Последние два пункта требуют дополнительной расшифровки. Что касается уровня образования и осведомленности, то речь идет о понимании выборного процесса, об умной оценке кандидатов и предлагаемых программ, о верном видении политических, международных и военных вызовов, о разумении государственного и экономического строя страны и его нужд. Что касается политического опыта в посткоммунистической России, то понятно, что набраться его было неоткуда. И вывод Ильина звучит предупреждением: «Есть такая политическая неопытность, при которой “народное самоуправление” невозможно и при которой демократия может быть только фальсифицирована, как при позорной памяти “учредилке” 1917 года. На это-то, конечно, и возлагаются надежды»