Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина - [69]

Для Путина патриотизм — «это стремление сделать свою страну краше, богаче, крепче, счастливее… источник мужества, стойкости, силы народа»[102]. Более того, «утратив патриотизм и связанные с ним национальную гордость и достоинство, мы потеряем себя как народ, способный на великие свершения»[103]. Впрочем, к патриотизму как краеугольному камню путинской политической философии мы еще вернемся, когда будем обсуждать особенности идеологического спектра.

А сейчас зададимся вопросом: что делает Путин, возвращая слово «патриотизм» и, разумеется, все стоящие за ним смыслы в легальный политический дискурс? Путин выступает в полном смысле слова как идеологический боец, выходит на передовую линию идеологического фронта и отвоевывает, реабилитирует слово «патриотизм». Это яркий пример борьбы за слова, то есть (вспоминаем, что политика — текст, а идеология — метатекст) борьбы за собственно политику. Путин подает нам пример того, что отдавать слова — нужные нам, правильные слова — оппонентам мы не имеем права. За слова, лозунги, тексты, символы и имена надо бороться. Это и есть линия идеологического фронта. Если политика — это текст, то слова — это то, без чего она не станет самой собой.

В этой связи я вспоминаю эпизод идеологической войны, который произошел несколько лет назад. Выйдя 11 июня, накануне Дня России, в Москве на Большую Дмитровку, я увидел растяжку, где были написаны два слова, сочетание которых повергло меня поначалу в шок: «Слава России!». Я знал, и все люди, мало-мальски знакомые с российской политикой, тоже знали, что это лозунг РНЕ, «баркашовцев». Что он делает на Дмитровке, около Государственной Думы? И тут до меня дошло, что просто-напросто мы отобрали лозунг у «баркашовцев». Мы сделали его своим и тем самым заставили РНЕ работать и придумывать новый. Это пример того, что мы должны не выбрасывать за борт слова и лозунги, заляпанные грязными руками разного рода экстремистов и политических отморозков, а отбирать их, отвоевывать. Слово, которое, согласно библейскому тексту, было в начале, — это ценность сама по себе, но для русской политической культуры — культуры слова — это ценность особая, определяющая. Об этом неоднократно писали самые выдающиеся русские мыслители.

9. Державность

Второе слово, которое Путин положил в основание своей политической философии, — «державность». Для нашего слуха в этом слове слышится много разных смыслов. Если я предложу вам сейчас сосредоточиться на слове «державность» и записать все те смыслы, которые вы в нем слышите, то вы заполните на листе немало места. Ясно, что в первую очередь нам слышится «великодержавность», но десять лет назад премьер-министр России по тактическим соображениям не мог так вот напрямую произнести это слово, чтобы не вызвать волну раздражения на Западе, от которого мы тогда существеннейшим образом зависели, да и внутри страны. В первом Послании Федеральному собранию Путин прямо напомнил, что попытки укрепления России «подчас трактуются необъективно и односторонне, становятся поводом для разного рода спекуляций»[104]. Впрочем, Путин последовательно вел свою борьбу за слова и постепенно менял политический лексикон. Прошло всего полмесяца, и он на заседании Комиссии по подготовке празднования 300-летия Петербурга говорит более откровенно: «Трехсотлетие Санкт-Петербурга… лишний повод вспомнить о величии нашего государства, об истоках величия России». Здесь уже звучит словосочетание «величие России», от которого один шаг до «Великой России» (Столыпина — Струве) и, следовательно, до «великой державы». Но Путин не торопится, так как перед ним стоит труднейшая задача: постепенное и по возможности (до поры до времени) бесконфликтное возвращение России ее мощи и соответствующего этой мощи положения в мире.

Тут уместно было бы вспомнить о некоторых рецептах[105], которые разрабатывали для будущей — постбольшевистской — России ее верные сыновья, а именно те русские политические мыслители, которые и для Путина, и для Суркова, и для их единомышленников были не именами из учебников по истории, а реальным рабочим материалом для формулирования идеологии курса. Это не только И. А. Ильин, которого и Путин, и Сурков цитируют в своих текстах, но и старший товарищ Ильина по цеху — Петр Струве. Давайте послушаем, например, одно из программных положений Струве и сопоставим слова мыслителя и политика с теми ощущениями (как минимум), которые обуревали нас в начале правления Путина: «…какими бы путями ни пошло восстановление России — два лозунга, как нам кажется, должны стать руководящими для стремлений и действий русских патриотов в их отношении к прошлому и будущему Родины. И эти лозунги: новая жизнь и старая мощь. Нельзя гнаться за восстановлением того, что оказалось несостоятельным пред лицом самой жизни, и в этом смысле мы стремимся к новой жизни. Но в то же время можно и должно трепетно любить добытое кровью и жертвами многих поколений могущество Державы Российской. Мы никогда не считали Россию колоссом на глиняных ногах. Ибо если бы мы это считали, то как бы мы верили в восстановление России? А это значит, что мы верим в подлинность той мощи, которой обладала историческая Россия. И новую жизнь России поэтому мы не отделяем от ее старой мощи»