Лирика разных лет - [8]

Дед рассказывал небылицы

Даже в рифму о голубях.

Вышла жизнь его иль не вышла,

Я не знаю. Он был изгой.

Губернаторских дрожек дышла

Он железной хватал рукой.

Был он черен, чернее горна,

И без страха умел блажить.

Говорил он: «Прошу покорно,

Прикажите, чтоб можно жить.

Все нас судят: и боги судят,

И начальство, до писарят.

Господин губернатор, люди,

Даже бедные, жить хотят!..»

Генерал усмехался вяло,

Тыкал кучера в бок: «Гони!»

И толпа головой качала:

— Павла, господи, охрани…

Был он, дед, непохож на прочих,

Шел навстречу своей беде.

И нашли его как-то ночью

Бездыханного на Урде.

Хоронили его, жалея.

Неудобные, как суки́,

Молчаливые иудеи,

Синеглазые русаки.

И узбеки молились богу,

Чтобы милостив был и мил,

Чтобы Павла простил немного,

В рай по-божески допустил.

Был он добрый для них, приятный

И готовый всегда помочь.

…И голодные в голубятне

Птицы плакали в эту ночь.

1967

Дай нам бог компании без фальши

Дай нам бог компании без фальши,

Где ничем не скован дружный гам,

Где кипенье фронтовых бывальщин

С непременной шуткой пополам.

Мне приятно братство незнакомых,

И присловье к месту, неспроста,

И звезда на рыцарском шеломе,

И над конной лавою звезда.

Ах, былые Родины бураны!

Кто ж из нас в запечье тихом рос?

Я люблю вас слушать, ветераны,

В самосадном дыме папирос.

Да и сам я юностью уважен,

И с улыбкой вслушиваюсь в крик:

— Наливайте стопочку папаше,

Выпьем за Отечество, старик!

1970

Коктебель

Из Москвы

едем в Крым,

в Коктебель, а верней:

Гек Тепе или — Край Синих Холмов.

Назым Хикмет

Кочевых бивуаков блики

В полуночных очах татар.

Камни алые — сердолики —

Кара-Дага застывший жар.

У горбатых бычков придонных,

У зобатых, в пушке орлят,

Как горошины халцедона

Ледяные глаза горят.

А прибои песочком белят

Камни берега и траву.

Солнце яркое Коктебеля

Зарывается в синеву.

И понять невозможно глазу:

Все живое вокруг слепя,

Это море и небо сразу

Опрокинулись на тебя?

Пахнет медом и солью лилий,

Тянет в омут дешевых чар.

…И ругали-то, и хвалили

Со свирепостью янычар.

Чубом в лужу совали прочно,

На трибуну несли цветы.

Ах, смешно мне и грустно очень

От отчаянной суеты.

Нас не раз на веку стращали,

Пулей били на всем скаку,

Бесконечные совещанья

Подсекали живьем строку.

Не калека я, а калика,

Затираю рубцы души.

…Как печати из сердолика,

В берег вдавлены голыши.

По рукам моим, цвета брынзы,

Где осколков и пуль следы,

Оседают, как бронза, брызги

Коктебельской густой воды.

А на темени Гяур-Баха,

Будто адского дыма рвань, —

Набекрень облаков папаха

Лихо сдвинута на Тамань.

Охмелевшая спозаранка,

Красно-рыжая, вся в зарю,

Дарит даром себя зарянка

Человечеству и зверью.

Небо ниже и звезды ниже,

И бездонны уже лога,

И ворчливое море лижет

Задремавшие берега

Лебедей ледяные клики

Льются вниз из ковша Стожар.

…Камни алые — сердолики,

Кара-Дага подземный жар.

1967

Северяне

Я сидел с блажной душою

В ресторане, у огня.

Потянуло черемшою

От соседки на меня.

Я вкогтился в ту старуху,

Я сказал: — В ином краю

По обличью и по духу

Сибирячку узнаю.

Не извольте думать худо,

Коли некуда спешить,

Разрешите это блюдо

Вам покорно предложить.

Может, выпьете чуточек?

— Выпью. Доброе вино.

И глотал я говорочек

Все на «о» да все на «о».

В этой хмари папиросной

О бокал звенел бокал,

И уже шумели сосны,

И шугой кружил Байкал.

И смотря на эту небыль

Сквозь видения и дым,

Чуб Медведицы на небе

Низко кланялся своим.

Новый Афон, 1968

Чертишь, чертишь знаки на бумаге

Чертишь, чертишь знаки на бумаге

Что-то впрямь творение тощо…

Миллион стихов на Кара-Даге

После нас отыщется еще.

Обживая дальние планеты

И тоскуя на своем посту,

Будут тыщелетьями поэты

Выплавлять вот эту красоту, —

Эту вот — зеленую, незлую,

В черных всплесках донного огня,

Эту — одесную и ошуюю —

Навеки вошедшую в меня.

Время перемелет наши кости,

Дань отдавши нашей маете.

Все равно — захаживайте в гости

К этой окаянной красоте!

Кара-Даг, 1967

Был бы ярый я, как когда-то

Был бы ярый я, как когда-то

Да улыбчиво-молодой,

Я б весь век собирал агаты

У Конь-пряника под водой.

Я б дарил их больным и сирым,

Как тепло оставлял в руке.

И ходила б молва над миром

О неслыханном чудаке.

О каком-то бродяге нищем

(Может, он с кошельком тугим?),

О мальчишке, который ищет

И, найдя, отдает другим.

Не чурался б я этих качеств,

Не страшился бы славы той.

…Очень мало в мире чудачеств,

Порождаемых добротой.

Крым, 1967

Ночь беззвездная такая

Ночь беззвездная такая…

Никого… Хоть волком пой.

И луна летит нагая

Над унылою тропой.

И гудит пчелиным гудом

То ли фен, а то ли бриз,

И торчит заморским чудом

Над скалою кипарис.

Славно думается ночью

О хорошем ли, плохом,

Видишь прошлое воочью,

Душу мучаешь стихом,

Сеешь хлеб и пенишь реки,

У огня — долой с коня.

Все мы — люди-человеки,

Все мы, значится, родня.

Я треплю остатки чуба,

Постигаю тайны суть:

Ты меня обманешь, Люба,

Да себя не обмануть.

С Кара-Дага дует горыч…

Ну, чего друг друга злить?

Что ж, как видно, эту горечь

Только горькой и залить.

На луне вон пятна тлеют…

Я сказал себе давно:

— Чем ты чище и светлее,

Тем заметнее пятно.

Холодок ползет по коже.

Мне, поверь, не до обид.

Никого зажечь не может

Тот, который не горит.

Одного заест тоска ведь,

Да и к горю моему

Мне тебя не облукавить —

Не умею… И к чему?

Лучше бросить все вопросы,

Обо всем забыть вокруг,

Кроме доброй папиросы,