Лирика 30-х годов - [70]

Подставляя под солнышко спину,

К шелковичной листве прилепился червяк

И спускает слюну-паутину.

Надо с кокона тихо ее размотать,

Не порвать, не запутать без толку, —

И начнет со станка эта нитка бежать

Золотистою пряжею шелка.

Посмотри на хлопчатник, простой, как бурьян,

Лебединого пуха он краше.

Шлет на север тюками его Солнцестан,

На текстильные фабрики наши.

И несчетно богат бесконечный простор,

Сила в нем пробудилась живая.

Плодоносны долины, а грудь этих гор —

Всех металлов цветных кладовая.

Вот каков Солнцестан, золотой Солнцестан!

Он лежит, как халат златотканый,

Там, где снежных хребтов голубой караван

Прорезает степные туманы.

Ночлег

Теплой солью с луговин подуло…

Гаснет солнце. Нет конца пути.

Напои коня, луна аула,

И в траву за юртою пусти!

Твоего халата полыханье

Я не мог объехать у огня.

Не таись и не беги заране,

Рукавом закрывшись, от меня.

Плов в котле вздувается устало,

Пламя лижет медные бока.

Сколько звезд! Сквозит, как покрывало,

В темной сини млечная река.

Две лепешки, поданных на блюде,

Щедрой горстью брошенный творог —

Добрым знаком мне при встрече будет,

Чтоб забыть я этого не мог.

Шерсть у псов — взлохмаченный репейник.

В полумраке, мягком, как баран,

На груди сверкнула нитка денег,

Просквозил в летучем ситце стан.

Я сухой чебрец перетираю,

Я гляжусь в глаза твои, Ана,

Словно я прильнул губами к краю

Пиалы, где не находишь дна…

Утро в небе расплетет узоры,

Горсть золы ты бросишь на огонь,

А меня в синеющие горы

Понесет упругой рысью конь,

И, рукою бровь прикрыв, с порога

Ты увидишь на рассвете дня,

Как пылит полынная дорога,

Словно бубен горестно звеня.

Тихвинщина

Я вырос на севере, в тихвинской чаще,

Где лес непроглядный был мохом обут.

Туман комариный и дождь моросящий

Меня, словно песня, за сердце берут.

Там, в сумерках века, в тревожные годы

Цвело босоногое детство мое;

Беспечно гляделось в озерные воды,

Где стайкою бродит меж трав окунье.

Любило над прялкою нянино пенье

И, дедовых сказок храня туесок,

Встречало на стеклах мороза цветенье,

Когда пламенел между сосен восток.

Ушкуйная край мой вскормила свобода,

Вовек не знавали мы дыма татар,

Янтарней ухи и душистее меда

В крови у нас бродит былинный навар.

Я верил всегда, что в народе суровом,

Прошедшем глухие века нищеты,

Жар-птицей живет непокорное слово

И мудрости смелой есть в лицах черты.

Отныне по праву исконных хозяев

Народ этот край для свободы добыл

И, плечи расправив, как Васька Буслаев,

Играет избытком разбуженных сил.

Соснового роспила розовый запах

Ему, словно хмеля крутая игра,

И сердце, как белка в раскидистых лапах,

Играет и пляшет под стук топора.

А в пенной стремнине смолистые бревна,

Ныряя и вновь выплывая на свет,

Несутся, как песня, свободно и ровно,

Встречая приладожский свежий рассвет.

Широко бренчит колокольцами стадо,

По взгорьям плывет, наливается рожь,

и «белый налив» деревенского сада

Разрезом на розовый месяц похож.

… … … … …

Давно не бывал я в родной глухомани,

Но мне ли ее в эти дни не узнать!

Огни новостроек роятся в тумане,

Буксиры винтами взбивают Оять.

Средь сосен могучих электропилою

Стрекочет мой сверстник, герой-лесоруб,

В кружащемся снеге привычной тропою

Торопятся парни с подружками в клуб.

Веков подневольных стирая морщины,

Колхозный поставив на стол каравай,

Ты весь наливаешься мощью былинной,

В лесах и озерах, мой тихвинский край!

Целина

Вся тайной силой налитая,

Жарой прогретая до дна,

Она лежит еще немая,

Неподнятая целина.

Как будто море здесь застыло,

Еще не взрытое волной,

И лишь холмы плывут уныло,

Куда ни глянешь, в сизый зной.

Что было там, за ширью синей?

Каких кочевий горький дым,

Мешаясь с запахом полыни,

Плыл по кустарникам сухим?

Какие маки огневели

В горячей солнечной пыли,

Какие стрелы злобно пели,

Какие орды здесь прошли?

Лишь одинокие курганы

Шумят иссохшим ковылем,

Да каменные истуканы

Маячат в сумраке степном.

Земля, пустынная от века,

Порой вздыхает в смутном сне,

И скучно ей без человека

Сгорать в безрадостном огне.

Кому отдать все эти силы,

Переполняющие грудь,

Бесплодных трав простор унылый

Пред кем покорно развернуть?

Придет ли час освобожденья?

И он пришел. Уже вдали

Стальных коней растет гуденье

Врезающихся в грудь земли.

И степь, свободно и просторно

Вздыхая, входит в новый век,

Где рассыпает жизни зерна

Освободитель. Человек.

У окна

Грохочущий поезд летит на Восток,

   Проносятся рощи, полянки,

Стрекочет под ним, пробегая, мосток,

   Мелькают, шурша, полустанки.

Торопится поезд. Родная страна

   Его принимает в ладони.

И двое, прижавшись, стоят у окна

   В пронизанном ветром вагоне.

Он в сдвинутой кепке — шофер? лесоруб?

   Грудь майкой обтянута белой.

Повис на отлете растрепанный чуб

   Со лба с полосой загорелой.

У ней — удивленно расширенный взгляд,

   Затянут платок по привычке;

И, связаны выцветшей лентой, торчат

   Две туго сплетенных косички.

Так молоды оба! Чего не отдашь

   За сердца порыв беспримерный!

Вся жизнь перед ними, и весь их багаж —

   Один чемоданчик фанерный.

Куда они едут? Какие миры

   Раскроют им сопки Сибири,

Кипенье зажатой в бетон Ангары,

   Тайга и целинные шири?

И кажется мне — это юность моя,

   Что крепла в трудах и походах,

Летит вместе с ними в иные края,

   К весеннему небу в разводах.

Недаром мелькали, как шпалы, года,