Лирические произведения - [49]

на колах головы.

И, блести перстнями

колдовских стран,

на ковре Персии

пьет шербет хан…

Почему ж кажется

этот сон мне?

Я ж сидел, кажется,

на сыром пне;

я дремал чуточку

у лесных плах,

я строгал дудочку,

чтоб манить птах.

Вел слепца за руку

вдоль речных волн

и смотрел на реку,

на крутой холм.

Там, как стол с утварью,

погружен в дремль

на заре утренней

золотой Кремль.

Калита, что ли, ты?

Ярослав-царь?

Что грозишь золотом,

как грозил встарь?

Царь Иван молится?

И опять головы,

как дрова, колются

по всему городу?

Или шел залами

государь Петр

принимать с карлами

шутовской смотр?

Он треух с пряжкою

натянул на ухо,

епанчу фряжскую

застегнул наглухо.

Снег лежит пологом.

Холода. Темь.

Врылся Царь-Колокол

в мать-сыру земь.

Но собор кажется

пирогом сказочным,

расписным, пряничным

на столе праздничном.

На камнях хоженых

собрались голуби

и из крыл сложенных

тянут вниз головы.

Тишина в городе.

Бьют часы шесть.

Никогда воронам

не клевать здесь.

А теперь слушай:

как уснешь вновь,

береги душу

от дурных снов.

ПОД ОДНИМ НЕБОМ

Под одним небом, на Земном Шаре мы с тобой жили

где в лучах солнца облака плыли и дожди лили,

где стоял воздух — голубой, горный, в ледяных звездах,

где цвели ветви, где птенцы жили в травяных гнездах.

На Земном Шаре под одним небом мы с тобой были,

и, делясь хлебом, из одной чашки мы с тобой пили.

Помнишь день мрака, когда гул взрыва расколол счастье

чернотой трещин — жизнь на два мира, мир на две части?

И легла пропасть поперек дома, через стол с хлебом,

разделив стены, что росли рядом, грозовым небом…

Вот плывут рядом две больших глыбы, исходя паром,

а они были, да, одним домом, да, Земным Шаром…

Но на двух глыбах тоже жить можно и живут люди,

лишь во сне помня о Земном Шаре, о былом чуде, —

там в лучах солнца облака плыли и дожди лили,

под одним небом, на одном свете мы с тобой жили.

ПУСТОЙ ДОМ

О, пустой дом, —

страшно жить в нем,

где скулят двери,

как в степи звери,

где глядит стол

от тоски в пол,

где сошлись в угол

топи злых пугал…

О, пустой дом,

дом с двойным дном, —

о былом помнят

пустыри комнат —

смех, любовь, речь,

свечи, свет встреч…

Как белы стены!

Где ж на них тени

бывших нас — тех?

Где он скрыт, смех

или крик боли?

Под полом, что ли?

О, пустой дом,

ни души в нем,

пустота в доме,

никого, кроме

злых, пустых фраз,

неживых глаз,

двух чужих — нас.

КАРУСЕЛЬ

На коне крашеном я скачу бешено — карусель вертится.

А вокруг музыка, и, вертясь звездами, фейерверк светится.

О, Пруды Чистые, звездопад елочный, Рождество в городе.

Наклонясь мордами, без конца кружатся скакуны гордые,

О, мой конь огненный, в голубых яблоках, с вороной гривою,

конь с седлом кожаным, с мундштуком кованым, с гербовой гривною,

как мне вновь хочется обхватить шею ту и нестись в дальнюю

жизнь мою быструю, жизнь мою чистую, даль мою давнюю!

Что прошло — кончилось, но еще теплится одна мысль дерзкая:

может быть, где-нибудь все еще кружится карусель детская?

Да, в душе кружится, и, скрипя седлами, все летят кони те…

Но к какой пропасти, о, мои серые, вы меня гоните?

ДОЖДЬ

Зашумел сад, и грибной дождь застучал в лист,

вскоре стал мир, как Эдем, свеж и опять чист.

И глядит луч из седых туч в зеркала луж —

как растет ель, как жужжит шмель, как блестит уж.

О, грибной дождь, протяни вниз хрусталя нить,

все кусты ждут — дай ветвям жить, дай цветам пить.

Приложи к ним, световой луч, миллион линз,

загляни в грунт, в корешки трав, разгляди жизнь.

Загляни, луч, и в мою глубь, объясни — как

смыть с души пыль, напоить сушь, прояснить мрак?

Но прошел дождь, и ушел в лес громыхать гром,

и, в слезах весь, из окна вдаль смотрит мой дом.

ВОЗВРАЩЕНЬЕ

Серебром крыл

самолет плыл

в облаках белых.

Перед ним встал,

как обвал скал,

грозовой берег.

Как хребет Анд,

громоздил пар

сизых туч гребень,

и путем в ад

шел дневной шар

в смоляном небе.

Я забыл жизнь

на один миг

в тесноте кресел

и смотрел вниз

на земной мир

и сквозь гул грезил:

будто нет их —

ни винтов двух,

ни рядов окон,

а, крутя вихрь,

мчится злой дух

с огневым оком.

Будто я взят

в паровой ад,

в лабиринт круга

и уже мне

ни в каком сне

не видать луга,

где в лучах дня

ты — среди трав,

и с тобой ветер,

и с тобой — я

на земле, въявь,

при дневном свете!

Только гул гор,

смоляной мрак,

барабан града,

и пути нет

на дневной свет

из кругов ада…

Но уже шел

самолет вниз

в облаках низких,

был бетон гол,

небосвод сиз,

в дождевых брызгах.

Был мой дом пуст,

пылевой слой,

на замках двери…

Я сказал: — Пусть!

Этот мир мой,

я в него верю.

СЛЕДЫ НА ПЕСКЕ Поэма (1962)

В начале

В начале не было

ни мира,

ни тебя.

Ни моря.

Ни песка.

Дышал туман, толпились облака.

Кто ж создал нас?

Как появился мир?

Кто океан раскрыл?

Откуда ты взялась?

Наверное,

тебя

принес Морской Конек.

Ты,

сидя между крыл,

держалась за шипы, за рыбьи острия

колючей гривы.

Ты —

раскрыв свои глаза

размером в горизонт —

рассматривала мир, и море, и песок.

А я

был создан для того,

чтоб здесь, на берегу,

вдруг увидать тебя.

И океан

был создан для того,

чтоб, множеством зеркал

перед тобой рябя,

путь устилать тебе

подводною травой.

И самолет

был создан для того,

чтоб, четырьмя моторами трубя,

нести меня

и опустить в тот мир,

где только-только создали тебя.

А до тебя,

быть может, —

никого.

И мир был создан только для того,

чтоб сотворить

и показать тебя.

У тебя такие глаза

У тебя такие глаза,