Лирические произведения - [17]

Шрифт
Интервал

как Тышлер
                на квадрат листа
тушь наносил
                     и не просил
             «не двигаться!» —
                                      она сама
себя
         как мертвая вела,
сама
        не двигалась.
                               С ума
          я не сходил,
а больше сам
                         мать
                              успокаивал;
         снимать
ее с постели в гроб
                            пришел,
и платья
             синий шелк
        в цветах
                      оправил сам,
         и к волосам
приладил с дрожью
                                 косу ту,
что бронзой
                   светится насквозь…
Вокруг
               и в гроб
                           побольше роз,
чтоб ей
           лежалось,
                           как в саду.
Прощай, прощай!
                          Я девять лет
брал счастье
                        за руку
                                  и вел, —
и нет
            его!
Я должен встать
                     и жизнь перелистать
                                                 и, встав,
начать
             все
                   с чистого листа.
Как
       мир за месяц
                               поредел!
Ну да,
         я здесь,
                        а Клава где?
Где
         эта сказочная «Гда»,
жизнь,
          где без нас идут года?
Нет!
      Я не мрачен.
                           Я хочу
войти с другими
                           к жизни в дом,
пробиться
                  к чистому лучу
поэзии
          своим трудом.
Я говорю:
                работай,
                             лезь
по строчке
                лестничной
                                к звезде!
Я не уйду.
             Я жив.
                      Я здесь!
Ну да,
           я здесь,
                           а Клава где?
Вначале,
                 десять первых дней,
я позабыл
                  рыдать над ней.
Меня знобил
                   какой-то грипп
больного полузабытья.
           Должно быть, я
                                       не влип
           еще
           в топь
трудной жизни
                       без тебя.
Как прочно
               всажен в ребра нож, —
           должно ж
                        так сердце наболеть,
чтоб на балет
                        пойти в Большой.
С оглохшей
                     наглухо душой
           шел
           в «Метрополь»,
                                часов до трех
в ночь
           на бульварную скамью,
в полузнакомую
                         семью, —
я стал тащиться
                           в те места,
куда б не стал
                          ходить при ней,
но только не домой,
             где ждет,
             где жжет меня
                           мой враг стальной…
Мыслишкой —
                    сразу кончить все —
не слишком страшно
                                сжать висок.
Подумаешь!
                    В Москве ночной
при телефоне
                        эта мысль,
         как ни томись,
                               была вполне
карманной,
                  тихонькой,
                                   ручной.
Но дома!
                  Где лежит пятном —
да,
       на пол пролитый
                                   ментол
и стул
            на коврике цветном,
вся наша мебель,
                              старый стол…
Там эта мысль
                         меня могла
пугнуть из-за угла.
Но где-то ж надо спать!
          Все та ж
                        на третий
            лестница
                             этаж.
Потащишься —
                        в передней свет,
а Клавы
              просто дома нет.
Нет…
        Клавы
                    просто нет
         всерьез!
Ни роз,
             в каких лежала,
                                       ни
                                            косы,
        молчат ее часы,
свернулся змейкой
                                бус янтарь,
и цепко
            держит календарь
        несорванные дни.
Тут старый
                  с платьицами шкаф,
доха в духах,
                        белье ее,
подаренные пустяки,
         мои стихи
                          в тетрадке и
         две прядки
         русые
                  твои.
Еще тогда
                я срезал прядь,
в тетрадь
                  упрятал
                               и достал,
и на столе,
                косясь
      на них,
                 я стал
          раскладывать пасьянс
из локонов твоих
                              льняных.
На счастье
                    клал их
                                 так
                                        и так,
гадал,
          подглядывал
                                под масть
льняных,
                   соломенных,
                                           витых.
Как я ни жулил,
                          ты —
                              не выходила!
Как ни старался,
             ты —
                         не получалась!
              Никак!
Глазами
                   в синяках бессонниц
           я увидел свой
револьвер
                с сизой синевой.
Он — маузер,
                        он вот такой:
попробуешь рукой
                                на вес —
          он весь
          как поезд броневой,

Еще от автора Семён Исаакович Кирсанов
Эти летние дожди...

«Про Кирсанова была такая эпиграмма: „У Кирсанова три качества: трюкачество, трюкачество и еще раз трюкачество“. Эпиграмма хлесткая и частично правильная, но в ней забывается и четвертое качество Кирсанова — его несомненная талантливость. Его поиски стихотворной формы, ассонансные способы рифмовки были впоследствии развиты поэтами, пришедшими в 50-60-е, а затем и другими поэтами, помоложе. Поэтика Кирсанова циркового происхождения — это вольтижировка, жонгляж, фейерверк; Он называл себя „садовником садов языка“ и „циркачом стиха“.


Гражданская лирика и поэмы

В третий том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли его гражданские лирические стихи и поэмы, написанные в 1923–1970 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.


Искания

«Мое неизбранное» – могла бы называться эта книга. Но если бы она так называлась – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, либо печатаются впервые, хотя написаны давно. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту.


Последний современник

Фантастическая поэма «Последний современник» Семена Кирсанова написана в 1928-1929 гг. и была издана лишь единожды – в 1930 году. Обложка А. Родченко.https://ruslit.traumlibrary.net.


Фантастические поэмы и сказки

Во второй том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли фантастические поэмы и сказки, написанные в 1927–1964 годах.Том составляют такие известные произведения этого жанра, как «Моя именинная», «Золушка», «Поэма о Роботе», «Небо над Родиной», «Сказание про царя Макса-Емельяна…» и другие.


Поэтические поиски и произведения последних лет

В четвертый том Собрания сочинений Семена Кирсанова (1906–1972) вошли его ранние стихи, а также произведения, написанные в последние годы жизни поэта.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.