Лирические произведения - [18]

Шрифт
Интервал

стреляться из него —
                                как лечь
          под колесо.
Свое лицо
                    я трогал дулом.
          К жару скул
          примеривал,
ко рту,
          к виску
и взвешивал
                       в руке
                                   заряд,
где десять медных гильз
                                            горят.
Мне жизнь не в жизнь,
            а выход — вот.
Нигде,
           хоть всей землей кружись,
нигде —
              в воронежском селе
двойник любимой
                               не живет.
А выход вот:
                    в стальном стволе,
В сосновом
                    письменном столе.
На!
          Прислонись
                               к стене,
                                            и стань,
и оттяни
                   замок к себе,
пусть маслянисто
                                ходит сталь
в крупнокалиберной судьбе.
Тебя обстанет
                         цепкий ад
рефлексов,
                         сопряженных с ней,
во сне
          ее глаза стоят.
Скорей вложи обойму, на!
           Стихи?
                        Она!
                              Весь мир?
                                                Она!
Ты будешь плакать
                                   у окна
и помнить,
             помнить,
             помнить лоб
                              с косой соломенной
             и рот —
у всех дверей,
у всех ворот,
             куда тебя
                          ни привело б.
Но, знаете,
                   я думал жить.
И лучше,
               что замкнул на ключ
свой стол
                и в нем железный ствол.
И ключ —
            столу на уголок,
и лег,
           не зарыдав
                                  в тот раз,
на свой матрас.
Не спал,
            сквозь пальцы
                                       видел я:
ключ сполз,
                  сам
                        ящик отпер,
                                           щелк —
          и выглянула из стола
насечка деревянных щек
          и указательный
                                        ствола.
Револьвер мой
                           вспорхнул,
                                            поплыл
под потолком лепным,
            круго́м,
                          кривым когтем вися.
Вся
          комната кружила с ним,
с патроном запасным.
                                        Кружил
           и у подушки
                                    врылся в пух,
как друг,
               что лучше новых двух
и издавна
              со мной дружил.
Пока он ждал
                        бессильных рук,
я вспомнил:
                    у меня есть друг
на Трубниковском.
                              (Серый дом,
крутая лестница
                                 и дверь…)
Не вспомни я о нем,
                                  сейчас
я б не ходил
                          среди живых.
Срываешь дождевик,
         бредешь
                       в плеск —
                                     в дождь,
           тоску свою таща,
текут со щек —
                         еще! еще! —
капельки плача
                          и дождя.
Лишь я вошел к нему,
                                  лишь сел,
сказал,
         что заночую тут,
что дома моют,
                            окна трут
          и куча дел, —
                 как телефон
          вздрогнул,
          звоночком
                        ночь дробя.
Друг
         трубку снял:
                         — Кого? Его? —
И трубку протянул:
                                — Тебя.
Шел
       шепот
                 медным волоском.
(Алло?
          Не Клава это, нет!)
То проволочным
                           голоском
револьвер
                    шепчет
                                 в ухо мне.
Внушает:
             «Я могу помочь,
ночь
         подходящая вполне
для наших с вами
                               дел.
           Предел
           я положу
                         желанью жить.
Позвольте
                  положить
          в висок
                      вам сплава
          узенький кусок.
Вас Клава б
                        не ругала
                                        за —
                                           глаза,
           что вы идете к ней.
Вам
          дуло —
                    выход из любви,
из ада
          „нет ее“,
                     из дней
без глаз ее,
                 без губ,
                             без рук, —
            вы ж как без рук…»
                                           И я пошел
к Большой Ордынке,
                                    к тупику,
домой —
              где ждет меня,
                                      где жжет,
             маня,
                          меня
             мой враг стальной…
Бульваром Гоголевским,
         где
                   в наш старый дом,
да,
       каждый день,
мы шли вдвоем.
                         Где ни пройдешь,
весь грунт
                нас помнит от подошв
до рифм
                 прочитанных поэм,
от Гоголя
                  до буквы «М».
Как пить —
             не пивши тридцать дней,
как есть,
             не евши…
                          Я — о ней!
Как шарят папирос
                                     (курить!).

Еще от автора Семён Исаакович Кирсанов
Эти летние дожди...

«Про Кирсанова была такая эпиграмма: „У Кирсанова три качества: трюкачество, трюкачество и еще раз трюкачество“. Эпиграмма хлесткая и частично правильная, но в ней забывается и четвертое качество Кирсанова — его несомненная талантливость. Его поиски стихотворной формы, ассонансные способы рифмовки были впоследствии развиты поэтами, пришедшими в 50-60-е, а затем и другими поэтами, помоложе. Поэтика Кирсанова циркового происхождения — это вольтижировка, жонгляж, фейерверк; Он называл себя „садовником садов языка“ и „циркачом стиха“.


Гражданская лирика и поэмы

В третий том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли его гражданские лирические стихи и поэмы, написанные в 1923–1970 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.


Искания

«Мое неизбранное» – могла бы называться эта книга. Но если бы она так называлась – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, либо печатаются впервые, хотя написаны давно. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту.


Последний современник

Фантастическая поэма «Последний современник» Семена Кирсанова написана в 1928-1929 гг. и была издана лишь единожды – в 1930 году. Обложка А. Родченко.https://ruslit.traumlibrary.net.


Фантастические поэмы и сказки

Во второй том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли фантастические поэмы и сказки, написанные в 1927–1964 годах.Том составляют такие известные произведения этого жанра, как «Моя именинная», «Золушка», «Поэма о Роботе», «Небо над Родиной», «Сказание про царя Макса-Емельяна…» и другие.


Поэтические поиски и произведения последних лет

В четвертый том Собрания сочинений Семена Кирсанова (1906–1972) вошли его ранние стихи, а также произведения, написанные в последние годы жизни поэта.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.