Лира Лир - [6]

За ним мои челноки.

Оба рядом, зиним взглядом.

На плеча – мои руки.

Тучевеет запалена

Синяя оборона стрелочьих умысл;

Я покину эти жизни на простор голубых почисл.

1914

«Нет тоски, какой я не видал…»

Рюрику Ивневу

Нет тоски, какой я не видал.

Сердце выходит на белую поляну:

Сеть трав, переступь дубов,

Бег кленов.

Темный лесов кров; ждать не стану.

Когда раненый бежит невесело.

Сердце, выдь, выдь ему на дорогу;

Здесь окончится перекресток;

Тихо проходит лес,

Пашни не спешат

От струй рек.

1914

«Хранительных теней привалы…»

Хранительных теней привалы

Воздвигаются внове.

Но там меня ждут, не дождутся

У лиловой воды Оби,

Издали розовых колоколен

Среди снегов стрекотанья:

Стоит город Березов,

Изгнанья почтительный ров.

Руки складываются в котомку:

Все. Я иду, иду.

В тьму врезается тонкий

Меч туманящих орд.

1914

«Плечи, оскаты пашен…»

Плечи, оскаты пашен,

Перепрыгивающая омут ольха:

Отдельные воды перевивы,

Окручивается зеленый воздух

А крест церковный уводит

На многие глаз мой мили.

Как будто на корабле воздушном

Мои руки и ноги уплыли.

Но когда рука стеклянною становится,

И около нее другая трепещет невидимкой

Как, на листы газет глаз роняя,

Стуки эти, звоны докучны.

И голый взор звон отнимает,

Ломая связи языка, и зорок

Корень не робкий из черной коробки.

Вымышленный в двенадцатом часу.

Вцепившись крепчайше:

Пола ночи отрывается, –

И тихое – двери железом грохают.

О, усталое же, остылое сердце!

Катится трижды подскоком.

1914

«Расплавляя светоплавы…»

Расплавляя светоплавы.

Капает стекло в глаз.

Но необоримее

Веледушных женихов.

Синь накалена до снега,

Вызолочен снег в синь, –

И какой то бели шаг растрепан

По потонущим судам.

О, ясь речей, иссечена ты

Бездной золотых голов,

Но все искры позастыли,

Душа спит в крепкий свет.

«Смурая хмурость жеста…»

Смурая хмурость жеста

Была замечена издалека

Через сети суровых сити

Стал он пещись обо мне.

Равнодушно я раскалывал

Снега перечеткие лёты.

Не свои же лица роняя

И походки холодных царств.

Условие игры невозможной:

Или ты еще не дорог в дороге?

Поднятые высоко площади

И тощие горюны.

Проплыть земле – плавно, плавно

И плакать плеврой одиноких,

Сердцем считая покой рос.

И шелест угрюмый газет.

1915

Книга шестая

«Объявите меня прокаженным. Синьор! – чтобы я мог шататься всюду и никто бы не приставал ко мне!» – Синьор Беневоленте был так глуп, что даже не мог удивляться – он только загрохотал, как пивная бочка, выслушав эту странную просьбу.

(Ант. Фиренчеоли.)

«Пора чужие небосклоны…»

Пора чужие небосклоны

Враждебным оком воспытать.

Питомцев радужной Сорбонны

Петь и беспечно умалять.

Как взгроможденные святыни,

Касаясь моего огня,

Слепорожденных в дольнем крине

Вздымают на носилках дня:

Так я, скрежущими руками

Расцепливая мрак, сон жизненный…  –

Впиться, Кавказ, горными выями

В очи твои мне.

И – ах – не раз добраться –

Круча куч, немогутные взоры:

Небесный арбуз катит тяжко

Любви задохшейся иго.

1915

«Ленивее серебряных цветов…»

Ленивее серебряных цветов

Над Нальчиком стынут небеса.

Но от дремучей яси

Складываются руки.

От воздушного залива

Руки тающие раскинь,

Медленная прорубь,

Рыб свободных отпускай.

Души легче не уходят

В колебаях сожженных мучениц!

У залива Нальчик круто к омуту:

Криво камни горкой.

1915

«Дух вольный легко веет…»

К.Г. Лексу

Дух вольный легко веет,

Улыбка мира, Нальчик!

Ты нежнее глаз синих.

Мудрых ущелий таинник.

На тоненьком стебле

Вырастает он над Кабардой;

Вихрь с гор, свистун сладчайший,

Плащами ударяет тело.

Небесные звери

Ложатся к тебе на плечи.

Улыбка мира! –

Горный царевич.

12. VIII.1915

Нальчик

«Трепетающий шорох восторженности…»

Трепетающий шорох восторженности

Многоустным духом;

Вечеров замирающих мглистые… –

Холодятся души ледников.

О, пресветлый край льда!

Исчисляя добычи бытий,

Ты будишь дубков вокруг

Крушину обвевать.

Меня тащили за руки и бросили

Высокожелезные силы;

Я упал на лапы зверенком.

Мог в мох укрыться я.

1915

«Как не тот буйный недуг ослеплял…»

Как не тот буйный недуг ослеплял.

Сжимая бедра, рот затыкая злобой,

Но снов мертвых череда мчалась.

Ревея, в сердца ворота.

И лопнули тонко ткани той

Ночи нити, идти не надо.

Окна выстрелили в шесть часов утра;

Городок бурчал во сне.

За всеми днями, дорогами, цепями.

Слизью обедов, харканьем пасюка

Дивное диво дивило –

А кто знает те тени и ночи!

Он возстыл великаном мира.

Подъял горести, лести и страсти.

Над ним круговорот остался нем,

Напасти роняли свирели убрус –

Виден Эльбрус.

1915

Азовское море

Вскипает застывший черный шелк.

Спины песков рыжи;

Плетется мясной мухой паровоз.

Прокусывая ленты дымков.

Сеть степей. Молчите же вы

И колес заштатные вопли.

Ив туман. Хижин рябь.

Сутолок устывшая марь.

Четыре шага до шелка,

Шелк несется, скрябает берегом:

– Жестяное Азовское море. – Рычи,

Белоязыкой волны жало.

Скребется простор и хлюпает грузно.

Накален взор и топь;

Звонит, бурчит оцинкованная волна

И жалом жерло желти лижет.

1915

«Хрустальными лапами сжав…»

Хрустальными лапами сжав

Камений немой ров,

Вырывая с пенистым паем

Спину долинных гор –

Бежит поток, не костенея,

Сладостным ревом, зуб за зуб:

Четок кучи чернеют его,

Кочек рычащих чаще новь.

Он, певучий меч, лежит быстринно,

Лыча цветет, чего еще чище.

И жижа небес кружится чопорно

По над обрыва стенкой слоистой.

Черень чуждеет, жгет живот