Лионель Линкольн, или Осада Бостона - [93]

— Да, — отвѣчалъ старикъ необыкновенно для него мягкимъ голосомъ и съ выраженіемъ глубокаго состраданія на лицѣ. — Здѣсь, на могилѣ твоей матери, ты долженъ выслушать весь разсказъ.

— Начинайте же скорѣе, — воскликнудъ Ліонель, при чемъ Сесиль, вся похолодѣвъ, замѣтила, что его лицо страшно измѣнилось, и глаза стали блуждать. — Я васъ выслушаю, и если все окажется правдой, то клянусь, что моя месть…

— Нѣтъ! Нѣтъ! Нѣтъ! — вскричала встревоженная Сесиль. — Не останавливайтесь здѣсь, Линкольнъ! Вы не въ состояніи будете выдержать такую сцену!

— Я все буду въ состояніи выдержать!

— Вы преувеличиваете свои силы, Линкольнъ. Подумайте о своей безопасности! Отложите до другой, до болѣе счастливой минуты. Вы и безъ того все узнаете. Я ручаюсь вамъ, я, ваша жена, что вамъ все будетъ разсказано.

— Вы ручаетесь? Вы, Сесиль?

— Съ тобой говоритъ отпрыскъ Джона Лечмера, и ты уже готовъ развѣсить уши, — съ саркастической улыбкой проговорилъ Ральфъ. — Правда, ты не годишься для сцены на кладбищѣ. Тебѣ бы только фигурировать на брачномъ пиру.

— Повторяю, я все могу выдержать, — съ твердостью отвѣчалъ Ліонель. — Я сяду вотъ на этотъ скромный надгробный камень и буду слушать все, что вы мнѣ будете разсказывать, хотя бы легіоны мятежниковъ пришли сюда и насъ окружили.

— Какъ! Неужели ты устоишь противъ умоляющихъ взглядовъ любимой женщины?

— Устою, разъ этого требуетъ сыновнее чувство.

— Хорошо сказано. И награда не замедлитъ. Не гляди на эту сирену, а то твоя рѣшимость можетъ ослабѣть.

— Это моя жена! — вскричалъ Ліонель, обвивая рукой талію дрожащей Сесили.

— A здѣсь твоя мать! — указалъ Ральфъ изсохшей рукой на обледенѣлый бугоръ.

Ліонель не сѣлъ, а скорѣе упалъ на надгробный камень, о которомъ говорили, упѣрся локтемъ въ колѣно, а на руку опустилъ голову и приготовился внимательно слушать. Старикъ улыбнулся довольной улыбкой и сѣлъ на другой надгробный камень, по другую сторону могилы. Онъ подперъ себѣ лобъ обѣими руками и такъ сидѣлъ нѣсколько минугь, собираясь съ мыслями. Сескль, вся дрожа, присѣла рядомъ съ Линкольномъ и не сводила съ него глазъ, слѣдя за перемѣной въ выраженіи его лица.

— Тебѣ уже извѣстно, Ліонель Линкольнъ, — началъ Ральфъ, поднявъ голову и взглядывая на майора, — что твой родъ давно уже переселился въ колоніи, ища для совѣсти свободы и для всѣхъ справедливости. Ты знаешь, что старшая линія осталась въ Англіи, среди распущенности двора, и очень скоро вся выродиласъ и вымерла, а наслѣдственныя земли и почести перешли къ твоему отцу,

— Про это въ Массачусетсѣ знаетъ каждая кумушка, — нетерпѣливо сказалъ Линкольнъ.

— Но кумушкамъ неизвѣстно, что все это предвидѣлось заранѣе, и что по этой причинѣ на бѣднаго офицерскаго сына-сироту многіе родственники смотрѣли совсѣмъ другими глазами. Кумушки не знаютъ, что своекорыстная Присцилла Лечмеръ, твоя тетка, готова была перевернуть небо и землю, только бы эти богатства и почести перешли въ ея родъ.

— Это было несбыточно, потому что отъ нея, во-первыхъ, шла женская лннія, а во-вторыхъ, у нея не было сына.

— Человѣку жадному и черствому все подобное кажется возможнымъ. Ты знаешь, что послѣ нея осталась внучка. У этой внучки, насколько мнѣ извѣстно, была мать.

Это сопоставленіе показалось Линкольну убѣдительнымъ доводомъ, а Сесиль отъ горя и стыда прижаласъ спиной къ плечу мужа.

— Я христіанинъ и джентльменъ, — продолжалъ старикъ. — Боже сохрани, чтобы я сталъ грязнить непорочное имя той, о которой я сейчасъ упомянулъ, то-есть, имя дочери этой преступной женщины. Она была такъ же невинна и такъ же чиста, какъ и то милое существо, которое въ эту минуту дрожитъ подлѣ тебя, Ліонель. Задолго до того, какъ Присциллою Лечмеръ овладѣла внолнѣ, ея честолюбивая мечта, сердце ея дочери было отдано молодому доблестному англичанину, за котораго она нѣсколько лѣть спустя и вышла замужъ.

Сеисль подняла голову, услышавъ этотъ отзывъ о своихъ родителяхъ. Съ ея сердца снята была тяжесть. Она стала спокойно слушать дальше.

— Такъ какь желанія моей несчастной тетки не сбылись, то я не вижу, какимъ образомъ могло все это отразиться на судьбѣ моего отца, — замѣтилъ Ліонель.

— Сейчасъ ты увидшль. Въ томъ же домѣ жила другая особа, еще красивѣе, чѣмъ дочь Присциллы, такая же, повидимому, чистая, какъ и та. Она приходилась родственницей, крестницей и воспитанницей этой негодной женщины. Твой отецъ влюбился въ нее и женился на ней еще до полученія родового наслѣдства. Векорѣ родился ты — къ общей радости родителей. Потомъ твой отецъ уѣхалъ на родину предковъ утверждатъея въ правахъ наслѣдства, а свою Присциллу (ихъ было, стало быть, двѣ, и обѣ спятъ теперь вѣчнымъ сномъ) вмѣстѣ съ сыномъ оставилъ пока въ колоніи, разсчитывая вернуться и увезти ихъ потомъ въ Англію. Въ Англіи твой отецъ пробылъ два года, которые показались ему за два вѣка. Хлопоты съ наслѣдствомъ были долгіе и томительные. Но все кончилось благополучно. Онъ вернулся сюда. Увы! Онъ не нашелъ, своей жены, не нашелъ своей вѣрной и любящей Присциллы.

— Я знаю, — сказалъ Ліонель, — она умерла.

— Мало того, что умерла, — прибавилъ какимъ-то замогильнымъ голосомъ старикъ, — она себя обезчестила.