Линия перемены дат - [34]

— Ты прав. Постой, постой. Давай-ка чемодан, — приказал Феоктистов. Голос его заметно дрожал.

У отвесной скалы в узком месте расселины на осыпавшейся здесь влажной земле был виден глубокий след обуви человека. Дно следа испещрено рубчиками.

— Галоши?

— Нет, сапоги. У нашего приятеля болотные сапоги. Осторожнее, — Феоктистов помедлил и решительно снял с себя плащ, осторожно накрыл след. — Поищем еще, а потом будем делать слепки.

18. ПЛОМБА

— Вначале подведем первые итоги по делу Левмана, товарищи следователи, — открыв обычное совещание следователей, начал Горин, по привычке сильно потерев ладонями седые виски. — Осмотр места происшествия опроверг предположение о том, что убийство или похищение, или, наконец, несчастный случай с профессором Левманом произошли там, где был найден его рюкзак. Анализ пятен крови и эксперимент на зоостанции доказывают, что следы крови и повреждения на банках — дело зубов и лап росомах. Пальцевые отпечатки пока тоже не дают ничего. Все члены экспедиции подтвердили показания Сергунько и Рахимова. Подозрительным выглядит бегство Сергунько, хотя, будем откровенны, я не верю, что он имеет какое-либо отношение к исчезновению профессора. По справкам и показаниям местных жителей, Сергунько — давний житель края, бывший красный партизан. За период после окончания гражданской войны никаких компрометирующих данных о нем нет…

— А убийство, о котором он сам говорил? — не удержался Трофимов.

— Об этом пока ничего не известно. В наше время он не привлекался к ответственности. Из архивов сведений еще не поступило. Потом, знаете ли, не надо переоценивать прошлое. Тем более далекое. Для нас важно, что человек представлял собой к моменту события. Это — конституционное установление.

— Почему же он скрылся? — настаивал старший следователь. — Не имея достаточных данных для его ареста и обвинения, я оставил Сергунько на свободе. Это — моя ошибка. Мы не дети, и каждому из нас по опыту известно, что невиновный человек старается своим поведением доказать свою невинность. Закон не требует этого, но обычно люди поступают именно так. Ведь они в этом сами заинтересованы. А Сергунько скрылся. Здесь дело не так просто, как вы стараетесь представить.

— Люди все разные и поступают по-разному. Я согласен: исчезновение Сергунько дает некоторые основания для подозрений на его счет. Поэтому были извещены местные органы всех районов края о необходимости его задержания. Далеко он уйти не мог, не успел бы. Но, с другой стороны, я как коммунист должен сказать вам, Виктор Леонидович, тоже коммунисту, — Горин в упор посмотрел на Трофимова, — допрос Сергунько вы построили неправильно. Ведь он — советский человек, с присущим нашим людям сильно развитым чувством собственного достоинства. Он старик, много повидавший на своем веку. А вот дорожки к его сердцу, контакта с ним, как с человеком, вы не потрудились установить. Это — смертный грех следователя. Кроме того, вы не проявили выдержки, нервничали при допросе. Я не хотел вам мешать, но считаю это недопустимым. Вы нарушали требование объективности при расследовании дела. Знаете, если человек начинает нервничать и сердиться — невольно закрадывается мысль о его неправоте. Потом, от этого пахнет недоброй памяти недавним прошлым. А ведь мне знакомы некоторые расследованные вами дела. Как криминалист, вы проявили себя в них блестяще. А вот при этом допросе вы оказались плохим психологом. И я уверен: Сергунько ушел, обиженный подозрениями на его счет, которых нельзя было не почувствовать. Многое осталось невыясненным. Ведь он без колебания сообщил о своей судимости и не скрыл тяжести преступления. А вот за что — не сказал, замкнулся в себе после вашего намека. Вы помните, с каким достоинством он произнес: «Я слишком стар, чтобы лгать». — Горин улыбнулся. — У старика свой, выработанный его немалым опытом взгляд. Здесь с ним можно спорить. Наша молодежь в подавляющем большинстве сознательная. А сознательность — это в первую очередь правдивость. Второе важное лицо в этом деле — Рахимов. Его допрашивали уже после получения исчерпывающих сведений о его послевоенной жизни. Предыдущий период его жизни нам известен пока только с его слов. Но вот послевоенный не вызывает сомнений. И, знаете, он ведь оказался беспощадно правдивым. Нет оснований не верить всему, что профессор Рахимов говорил при допросе. Я ему верю. На его примере наглядно видно, как необходим следователю такт. Ведь его допрос затронул самую сокровенную, обычно тщательно оберегаемую от вторжения посторонних область. И он правильно выбрал линию поведения. Поймите меня правильно, Виктор Леонидович. Нельзя быть на нашем посту равнодушным. Надо очень любить людей, советских людей. И верить им. Другое дело, что мы, следователи, обязаны перепроверять каждое показание, как, впрочем, и всякое другое доказательство.

Полковник закурил.

— Курите, товарищи. Придется извиниться за эту маленькую лекцию. Она необходима. Нами допущено слишком много непростительных ошибок: в отношении Сергунько — раз; малоактивное следствие с самого начала — два; чрезмерное увлечение одной версией-предположением — три. А результат?