Линия красоты - [51]

Кэтрин повернулась и двинулась вверх по лестнице. Рэйчел попыталась ее обнять, но Кэтрин сбросила ее руку. Ник повел Брентфорда к дверям.

— Вы уверены, что мы ничего вам не должны? — спросил он, хотя его наличности едва ли хватило бы на оплату дороги из Стоук-Ньюингтона.

— Вот ведь подонок, — проговорил уже на пороге Брентфорд.

— Да… — ответил Ник, не совсем поняв, кого таксист имеет в виду. Но тот движением головы и руки заверил его, что это все не важно.

Такси исчезло, а Ник еще некоторое время стоял на тротуаре перед домом. Сверху, из открытого окна, доносился женский смех. Ник с наслаждением вдыхал ночной воздух, еще чуть дрожа от волнения — кажется, впервые в жизни он осмелился накричать на неприятного ему человека. Вспомнив о Лео, он улыбнулся и обхватил себя руками. Интересно, что он сейчас делает? Снова вспыхнуло и согрело его воспоминание о сегодняшнем свидании; легким облачком проплыла и растворилась во тьме неприятная мысль о Пите.

Ник вошел в дом и, проходя мимо приоткрытой двери в столовую, услышал голос Джеральда: «…в каких-то отрепьях, и воняет марихуаной!» — и злой смех. Пора наверх, сказал себе Ник, настало время свободы. Ни среди мужчин, ни среди женщин он не нужен. Конечно, невежливо уходить не попрощавшись (поэтому он и не сбежал до сих пор) — но заставить себя вернуться и сесть за стол с Барри Грумом он не мог. Джеральд, наверное, тоже на меня сердится, подумал Ник, но сейчас эта мысль совершенно его не тронула. Он защищал Кэтрин — а значит, безответственным его поведение никак не назовешь. Поднимаясь по лестнице, Ник поймал себя на том, что вполголоса мычит себе под нос яркие, радостные трели из Четвертой симфонии Шумана.

6

— Блин, какой же ты все-таки цыпленок! — сказал Лео.

Что значит в его устах слово «цыпленок», Ник не совсем понимал, догадывался лишь, что это ласковый упрек, непосредственно связанный с его происхождением, воспитанием, неведением множества самых обыденных вещей. Нику это не нравилось — он предпочел бы ласку безо всяких упреков, — однако не сердился на Лео, понимая, что тот сегодня и сам нервничает. Они были в Уиллсдене, ярдах в десяти от дома, где жил Лео с матерью и сестрой.

— Совсем желторотый! — сказал Лео.

— Не понимаю, о чем ты.

Лео потряс головой.

— Ну и что мне с тобой делать?

Они встретились после работы, через улицу от здания городского совета. Лео был в темно-сером костюме с прямыми плечами, белой рубашке и широком, но строгом галстуке. Ник впервые видел его в официальном наряде и не мог сдержать улыбки. Его обожание Лео дошло уже до степени идолопоклонства, однако он знал, что улыбки и восхищенные взгляды Лео воспринимает болезненно: ему кажется, что над ним смеются.

— Ты такой красивый! — сказал он.

— Ага, ты тоже, — ответил Лео. — Ладно, пошли. И запомни: не упоминать имя Господа всуе. Не говори ни «боже мой», ни «о господи». — Эти слова Лео произнес тоненьким манерным голоском — так, как, по его мнению, произносят их ребята вроде Ника. — И главное, боже тебя упаси сказать «гребаный Иисус»!

— Ладно, постараюсь.

Ник всегда нравился матерям — он воплощал собой архетип «милого молодого человека». И сам он любил компанию пожилых, где не чувствовал для себя никакой угрозы. Он с удовольствием очаровывал чужих родителей, порой не замечая границы, за которой желание понравиться переходит в неискренность. Однако знаком был ему и неприятный холодок под ложечкой: как бы приятель не сказал что-нибудь лишнее! — и торопливое стремление перевести разговор на другое прежде, чем он достигнет опасной черты.

— Сестра про меня догадывается, — сказал Лео. — Кстати, она, наверное, тебе понравится.

— Розмари?

— Она хорошенькая.

Они шли по бетонной дорожке; догнав Лео, Ник прошептал ему на ухо:

— Спорим, не такая хорошенькая, как ты!

Миссис Чарльз с сыном и дочерью обитали на первом этаже маленького кирпичного домика. В углублении подъезда располагались рядом две двери: Лео взялся за правую. Долго возился с ключом: как видно, замок у Чарльзов был не из сговорчивых. Оглядываясь кругом, Ник заметил цветное стекло в окне и над дверным звонком — крест из вербных веточек. Надо же, Лео живет в этом доме, ходит по этой улице каждый день — подумал он с легким потрясением, все-таки и дом, и улица слишком отличались от всего, что он до сих пор знал; и тут же сокрушенно сказал себе, что Лео прав, он безнадежный «цыпленок». Дверь отворилась, и на Ника пахнуло острым запахом кухни: вместе с ним пришло столь же острое воспоминание о школьных благотворительных посещениях стариков и инвалидов. Каждый такой визит становился для школьников уроком жизни, а для Ника — еще и уроком тонкого эстетического снобизма.

Они оказались в крохотной кухоньке с застекленной раздвижной дверью и оранжевыми занавесками. Со стены, с церковного календаря, простирал руки парящий в облаках Иисус. Пирамиды тарелок и кастрюль, потрескавшийся линолеум. Почти половину кухни занимала огромная плита: на ней что-то шипело и булькало. И посреди всего этого — мать Лео, сухонькая женщина лет пятидесяти, с искусственно распрямленными волосами и благожелательной улыбкой.