Линия красоты - [30]

— A-а… понятно.

Это была хорошая новость. Да и сам Тоби, хмельной, подкуренный, со счастливо блестящими глазами, кажется, был доволен — и тем, что, как взрослый, проявил ответственность и отправил Софи домой, и тем, что сам остался на свободе.

— Гарет! — крикнул он, повысив голос. — Да хватит уже про Геббельса!

Не таков был Гарет, чтобы замолчать надолго, но на несколько секунд он все же умолк — из уважения к имениннику.

Тоби сегодня был королем, а друзья — его подданными. И было что-то волнующее и трогательное в том, с каким детским самодовольством он играл свою роль. Трава потихоньку делала свое дело, словно чьи-то мягкие руки массировали мозг. Ник откинулся на кровать, взял Тоби за руку и секунд тридцать-сорок пребывал на небесах. Казалось, комната наполнилась искристой эротической аурой, мягкой, но властной, как аромат «Je Promets». Нику вспомнились слова Полли, и на миг он позволил себе поверить, что однажды — неведомо где, неведомо когда — они с Тоби будут вместе.

Приглушенно звучали неестественно веселые голоса, фигуры расплывались в мерцающем свете.

— Но точно ли нам известно, что приказ о холокосте отдал сам фюрер? — громогласно вопросил Гарет.

Сэм Зиман, курчавый гений, запротестовал сквозь смех:

— Гарет, да заткнись же! Полон дом евреев, а ты о холокосте, мать твою… — и потянулся за бокалом с праведно-негодующим видом интеллигентного человека, которого вынудили сказать грубость.

— Могу перейти к Сталину, — с готовностью предложил Гарет.

Родди Шептон, поразмыслив, гордо объявил:

— А вот я не еврей!

— Зато Тоби еврей, — вставила его подружка. — Правда, дорогой?

— Хватит, Клэр… — проговорил Родди.

Но Клэр, увлеченная новой мыслью, его не слушала.

— Кажется, кто-то говорил, что министр внутренних дел — тоже еврей…

— Успокойся, Клэр! — рявкнул Родди.

Он был уверен и уверял всех остальных, что у его пухлой и флегматичной Клэр взрывной характер и страстный темперамент. Должно быть, ему льстило воображать себя укротителем вулкана; к тому же это помогало объяснить, почему он выходит в свет с девушкой из среднего класса, дочерью собственного управляющего.

Клэр огляделась кругом в поисках евреев.

— Нат, а ведь ты тоже еврей, правда?

— Верно, дорогая, — отозвался Нат. — Точнее, полукровка.

— А на другую половину — чертов валлиец! — пробасил Родди и, устроившись поудобнее на коленях у Клэр, заключил: — Ох, как же я напился!

«Чертов валлиец», в любой другой компании совершенно неприемлемый, в Клубе мучеников был просто дружеской шуткой. Однажды Тоби взял Ника с собой на ужин в клуб, и тот был поражен тем, как запросто молодежь из высшего общества на глазах у бесстрастной прислуги поливает друг друга отборными словечками. Ник словно оказался в другом мире, ярком, грубом и беспощадном, — мире, к которому, как ни странно, принадлежал и Тоби.

— Да ты пьян, как свинья, Шептон, — ответил Тоби.

Он стянул носки, скатал их в шарик и запустил в своего толстяка-приятеля. Носки приземлились у лорда точно на ухе.

— Мать твою так, Федден! — протянул Шептон, но снимать это украшение не стал.

Ник уже довольно давно говорил о том, что море в романах Конрада символизирует одновременно бегство от себя и погружение в себя — и чем больше говорил, тем яснее сам понимал, как он прав. Картина получалась стройная и столь прекрасная, что ему хотелось смеяться от счастья. Стойким курильщиком Ник никогда не был: первая затяжка обычно не оказывала на него особого действия, но со второй он «плавал» часами. Рядом с ним на полу, прижимаясь к нему теплым бедром, сидел Нат Хэнмер, кивал и улыбался, глядя в глаза. Было в нем сегодня что-то очаровательно-гейское, и, когда наркотик мягко сжимал Нику виски, ему казалось, что это ласкают его большие, сильные руки Ната. Сэм Зиман тоже кивал, улыбался и поправил Ника один раз, когда тот ошибся в подробностях сюжета «Победы» — Ник и к Сэму чувствовал нежность, потому что он, хотя по образованию и экономист, все на свете читал, все знает, еще и на виолончели играет и не презирает тех, кто знает и умеет меньше его.

Ему хотелось лечь и закрыть глаза. Еще хотелось поцеловаться взасос с Натом Хэнмером: губы у него, правда, не такие полные и мягкие, как у Лео, но тоже красивые — интересно, почему раньше Ник этого не замечал? Тем временем Нат рассказывал, что и сам пробует писать роман, даже купил для этого компьютер — «чертовски сексуальная машина», заметил он, и марихуана помогла Нику понять, что тот имеет в виду.

— Хотел бы я почитать твой роман, — сказал он.

В другом конце комнаты Гарет перед компанией девиц вещал о битве в Ютландии, и чувствовалось, что он может говорить без перерыва еще лет сорок пять.

Вдруг — сердце его забилось быстрее — Ник поймал себя на том, что рассказывает, как скучает по своему другу. Сэм улыбался: сам он был абсолютно гетеросексуален, но к чужим причудам относился с прагматичным добродушием.

— Так ты… ты с парнем встречался, что ли? — не понял Нат, и Ник ответил:

— Ага…

А в следующий миг уже рассказывал все — и про объявление, и про встречу, и про секс в кустах, и про то, как на обратном пути навстречу им попался сосед, Джеффри. И о том, что они и дальше будут встречаться. Трава стала для него чем-то вроде сыворотки правды, хоть и не совсем правдивой; он хотел показать, что тоже с кем-то встречается, но боялся, что откровенный рассказ раскроет его неопытность и неумелость, и кое в чем подправлял истину.