Линия красоты - [114]

Кэтрин покачала головой.

— Ох уж эти мужчины! — проговорила она.

Ник неловко рассмеялся, понимая, что его одновременно осуждают и жалеют.

— В самом деле, Кэтрин, обещай, что никому об этом не расскажешь.

Кэтрин задумалась, склонив голову набок — больше для того, чтобы подразнить Ника, но не только. Он понимал, что с ней сейчас происходит. Тайная, запретная любовь как нельзя лучше отвечает ее склонностям и убеждениям; однако она поражена обманом и обижена тем, что Ник ей не доверял. В наступившей тишине вдруг ясно послышался скрип ступенек и стук шлепанцев — шаги Ник узнал сразу. Он закусил губу, сморщился и наклонил голову, словно в молитве. Уани шел к себе — должно быть, переодеться; переодевался он необычайно часто, словно старался соблюдать этикет, на который все прочие здесь давно махнули рукой. А может быть, дело было не в этом — просто новые, тщательно отглаженные белые льняные брюки или яркая шелковая рубашка служили зримым извинением для его внезапного подъема сил, живости и энергии: он словно уходил со сцены и тут же возвращался под гром беззвучных аплодисментов. У двери Ника он остановился — они с Кэтрин видели тень на полу — поколебался, видимо удивляясь, почему дверь закрыта. Затем вошел к себе, закрыв за собой дверь, и несколько секунд спустя на двери звучно щелкнул запор. Засовы в этом доме гремели и грохотали так, что свежий человек от этих звуков испуганно вздрагивал.

Ник и Кэтрин замерли, напряженно глядя на закрытую дверь. Ник представил, как Уани высыпает на стол дорожку кокаина, подравнивает ее точными аккуратными движениями, приближает к ней лицо, закрывает глаза… В этом тоже был свой ритм, схожий с ритмом любовного свидания. Но, должно быть, Уани занимался этим в ванной: из его комнаты не доносилось ни звука.

Когда он наконец снова спустился вниз, Кэтрин сказала:

— Бисексуалы — это же просто кошмар. Это всем известно.

— Ну, я не думаю, что так уж всем… — сказал Ник.

— Ужас какой — знать, что твой парень никогда не будет любить тебя, и только тебя!

— Я не уверен, что это нам так необходимо, — проговорил Ник не вполне искренне: ему самому мечталось именно об этом, но он понимал, что это едва ли возможно. И не все ли равно, делить возлюбленного с женщиной или с наркотиком?

— Он говорит, что тебя любит, но у тебя еще больше, чем обычно, причин ему не доверять. — В сущности, Уани никогда не говорил, что любит его, и Ник тоже перестал говорить о любви, ибо после его признаний всякий раз наступало неловкое молчание. — Знаешь, я удивлена: мне казалось, он совершенно не твой тип.

Ник пробормотал что-то неопределенное.

— Я хочу сказать, он ведь белый и университет окончил.

Ник улыбнулся. Он был смущен — не разговором о сексе, а тем, что Кэтрин выпытывала у него нечто гораздо более глубинное и интимное.

— По-моему, — сказал он, — он — самый красивый человек из всех, кого я знал.

— Дорогой мой! — протянула Кэтрин с упреком, как будто он сказал что-то очень ребяческое и глупое. — Неужели ты серьезно?

Ник смотрел в стол, хмурился и молчал.

— Да, кажется, понимаю, о чем ты, — продолжала Кэтрин. — Он и вправду красавчик… точнее, если честно, пародия на красавчика. — Она улыбнулась: — Дайка мне карандаш. — И в блокноте Ника, на чистом листе, мгновенно набросала карикатуру — буйные, густо зачерненные кудри, высокие скулы, пухлые губы, влажные оленьи глаза с неправдоподобно длинными ресницами. — Вот! Нет, подожди, подпишу… — И нацарапала в углу: «Ванни от Котенка».

— Совсем не похож, — сказал Ник, с горечью сознавая, что карикатура очень похожа.

— М-м? — с сомнением откликнулась Кэтрин.

— Я могу сказать только одно: когда он входит в комнату — как позавчера, помнишь, когда он опоздал к обеду, а мы в его отсутствие болтали о нем, ты его критиковала, я делал вид, что соглашаюсь — так вот, стоило ему войти в комнату, и я подумал: вот все, что мне нужно. Он рядом со мной — и я счастлив. И что мне за дело до всего остального?

— Знаешь, Ник, — задумчиво проговорила Кэтрин, — это ведь очень опасно. Мне кажется, это просто безумие какое-то.

— Ты же художница, — сказал Ник, — неужели ты не понимаешь?

Много раз он пытался вообразить реакцию слушателей на свои откровения: воображал изумление, недоверие, ужас, негодование — но только не то, что с ним станут спорить.

— Что ж, — сказал он, — извини, но я — такой, какой есть, и другим быть не могу.

— И поэтому готов влюбиться в кого угодно только потому, что он, как ты говоришь, «прекрасен».

— Не в кого угодно, разумеется. Это в самом деле было бы безумие, — возразил Ник; вести этот разговор ему было тяжело и неловко. — Знаешь, тут не о чем спорить, это просто факт. Я — такой, как есть.

— Но ведь Дентона никак нельзя было назвать прекрасным? — не отставала Кэтрин.

— У Денни была прекрасная задница, — усмехнулся Ник. — Только это меня в нем и интересовало. Я его не любил.

— А этот, как его… Лео? Он же был вовсе не красавец, а ты по нему с ума сходил. — И с любопытством уставилась на него, гадая, не зашла ли она слишком далеко.

— Для меня он был прекрасен, — тихо, дрогнувшим голосом ответил Ник.

— Вот видишь! — с торжеством заключила Кэтрин. — Кого мы любим, того и считаем красивым, а не наоборот.