Лимоны и синицы - [23]
И следующим звеном в этой цепочке будет мысль о том, что есть рисковые люди (разные – игроки, наркоманы, адреналинщики всех мастей), которые как котики. Не надо подчинять им свою судьбу и сильно горевать о них тоже не надо. Они выбрали длительность жизни и ритм и существуют в соответствии со своими представлениями о полноценности бытия. Пытаться затащить их в вашу систему координат бессмысленно. Они-то рефлексируют, но их цели и задачи настолько отличны от других, что незачем плакать о том, кто предпочёл свои тридцать пять вашим восьмидесяти семи. «Вытаскивать» его, всё равно что подключать трёхлетнего хомяка к аппарату искусственного жизнеобеспечения. Это не значит, что не стоит любить и заботиться. Но надо быть готовым вовремя разжать руки.
Третье звено, пожалуй, медное (а то, значит, серебряное, да?). Любой человек живёт в собственной системе координат. Вам повезло пересечься, – дольше, чем с котом, плотней, чем с каким-нибудь торчком (который повенчан с зависимостью, а не с вами, как известно), – но человек развивается, пока жив, и однажды направления вашего движения могут не совпасть.
Подросшие дети тоже свободны изменяться и уходить, мы вписаны в их схемы отнюдь не как вечные спутники или контролёры. Любить, поддерживать, быть близкими. Но – мы должны быть готовы.
Исключение, пожалуй, составляют родители. Писатель Алмат Малатов как-то обронил простую фразу в комментариях «я должен пережить своих родителей и похоронить их». Это, в сущности, главное, что мы им должны: сберечь их чувство непрерывности и незряшности жизни. И к этому нужно быть готовым тоже.
Таково последнее, стальное колечко, а начиналось-то с мягкого золота.
На земле только и разговоров, что о любви. Да или нет, а кого, а он тебя? Успехи и смыслы измеряются тем, насколько ты хорош на этой войне. Даже те, кто определяют своими целями дело и власть, чаще всего имеют кого-то ценного, кроме себя самого, для которого всё. И ни у кого нет ни малейших сомнений, что любовь делает живым.
А потом верные люди вдруг рассказывают, что на небе, на небе-то – только о море. И ты начинаешь зачем-то подсчитывать, какие моря ты видела с каждой своей любовью: с этим – чёрное, средиземное, ионическое, эгейское, а с этим – только чёрное и балтику; на красное так никто и не отвёз, но одна, одна-то я видела океан.
Может, жизнь стоит столько, сколько раз ты показал кому-нибудь море.
Может быть, счётчик жёстко прикручен к радости, да не к чужой, а к своей собственной. Не радуешься – не живёшь, долго не радуешься – умер. Тогда, правда, исчезает гордость жертвы, весь смысл которой – жить без радости в пользу другого. Тогда получается, ты вроде цветка, который увидят, если расцвёл, а если сгнил ради кого-нибудь – нет, несчитово.
Впрочем, исчисляй в чём хочешь, хоть в попугаях, взвесь свою жизнь так, чтобы она оказалась зачётной или дерьмом, а уж если хватит ума не лезть с той же системой мер к другим людям, всё, ты мудрец.
Всё равно потом окажется, что там считают в зелёных шишках, котиках, оргазмах или в слезах.
Поэтому постарайся жить долго, вот и всё. Там сами оценят, а ты просто постарайся побыть здесь, пока возможно, чтобы какой-нибудь смысл успел набраться, как дождевая вода в бочку – и ночью в ней будут звёзды.
Однажды мне приснилось, что человек, с которым я живу, умер… когда рассказывала утром, он спросил, отчего, а я говорю, так, в рабочем порядке. У меня как-то нет сомнений, что я его переживу, поэтому во сне никаких специальных причин, чтобы овдоветь, не понадобилось. Но у него это всё-таки единственная жизнь, поэтому он подозревал особый повод. Но неважно. А важно, что он потом, во сне, позвонил – он всегда мне звонит, отовсюду. И я ему говорю на прощание: я тебя люблю. Совершенно, против обыкновения, искренне. А сама ещё думаю, дура-дура, почему раньше молчала. Подожди, сказала. И ещё сказала: ты моя единственная любовь. И хочу добавить «в жизни», для ритма, а потом думаю, ну это вряд ли, ведь были и другие. И на этой филологической заминке он отключается, а я просыпаюсь, полная жалости, с этим «подожди, подожди», ну и в слезах, конечно. И думаю, чёрт, ну вот же он пока жив, надо ему это говорить и быть ласковой, а то потом очень больно, оказывается.
Самое забавное в этом, что я правда была с ним ласковая после, несколько дней. Он спросил, ты чего, а я объяснила как есть: мне приснилось, что ты умер. Это действительно настоящая причина.
Это последняя история. Я только хочу добавить, чтобы вы не жадничали и не подбирали слов, когда пытаетесь говорить о любви – пока есть время.
