Лимон - [6]

В гостинице молодые горничные зачастую поддразнивали его. Поставят в коридоре веник вверх тормашками, наденут на него полотенце, как будто это Кадзии. Он об этом не знал, или знал и не обращал внимания, скорее, последнее. Казалось, что все происходящее вокруг никак его не касается. Мы тоже были молоды и не понимали, что кроется за его внешней отрешённостью.

Как-то раз большой компанией мы отправились на прогулку. Проходили мимо того места, где течение реки было особенно бурным. Кто-то сказал: "При таком сильном течении невозможно плыть". Кадзии хитро прищурился и сказал: "Можно. Попробуем" — и, скинув одежду, прыгнул в речку с моста. Тогда я подумала, что с ним шутить опасно».

Летом Кадзии получает телеграмму о роспуске журнала «Аодзора». Количество участников к тому моменту возросло, меж литераторами стали нередки споры об идеологической направленности журнала. Бывшие участники «Аодзора» планировали создание нового журнала, приглашая для участия и Кадзии. Впоследствии журнал получил название «Бунгэй тоси» («Литературная столица»).

Кадзии надеется на скорое выздоровление и все время планирует вернуться домой, обрести самостоятельность и не брать больше деньги у родителей, возобновить занятия в университете и написать диплом, но по-прежнему остается в Югасима. Он пишет небольшой рассказ «Тьма». Впоследствии он выбирает из него несколько эпизодов и создаёт «Горнюю лазурь», «Рассказ о сточной трубе» и «Эмаки во тьме». В письме к другу он пишет: «Здесь уже почти настоящая зима, на лысой горе листва опадает, небо стало прозрачным, кое-где цветёт камелия, через две недели будет ровно год, как я приехал сюда. Часто думаю, что шаг за шагом я постепенно приближаюсь к той картине природы, которую увидел, впервые приехав сюда, как раз в то время краснела листва клёна.

Год прошёл, новых планов не появилось. Двадцать семь лет — возраст, когда я должен всё значительно изменить. Из-за своей болезни я похоронил себя здесь, в Югасима. Не говорит ли это о моей бесхарактерности? Вместо того, чтобы стремиться к жизни, я погрузился в размышления о смерти (не волнуйся, всё это только мысли). Я отказываюсь от любви, я пытаюсь скрыться от жизни в обществе, и темнота меня радует больше солнечного света. Чувствую, именно сейчас я могу написать окончание "Зимнего солнца". Однако подобные вещи противоречат человеческой природе, и вряд ли бы это обладало хоть какой-нибудь ценностью, разве что как пример странного душевного состояния для учебника по психологии.

Размышляя подобным образом, я решил продолжать писать.

Пока всё ещё в черновиках. "Рассказ о сточной трубе" я дописал (пять-шесть страниц), однако нужно ещё немного поработать над стилем, так печатать нельзя. Кроме этого написал ещё четыре-пять коротких рассказов, но тоже сложности со стилем. Терпения не хватает. С самого начала хотел писать короткие рассказы, однако теперь понимаю, что это вовсе не так просто.

Порой, кажется, что уныние меня просто загрызёт. В такие минуты ругаю вдохновение. Хочется создать что-нибудь серьёзное».

Кадзии завершает работу над рассказом «Инструментальная иллюзия». Материалом для написания этого рассказа послужили концерты Жиля Марше, проходившие в октябре 1925 года в Токио. Проходит несколько лет после концертов, прежде чем Кадзии берётся за их описание.

10 ноября 1927 года он идёт на представление дзёрури.[14] В одном из писем он пишет об актёре-сказителе: «Нездорового вида старик, но звуки сямисэна,[15] его голос порождали что-то вроде инструментальной иллюзии».

«Инструментальная», вероятно, было для него ключевым словом. Звуки, извлекаемые из инструмента, словно не зависят от исполнителя, словно рождаются сами по себе без его вмешательства, подобно иллюзии.

В Киото и Токио Кадзии часто посещал концерты, и эти впечатления навели его на мысль об «инструментальной иллюзии», а во время представления дзёрури он вспомнил о концерте французского пианиста, который и стал местом действия рассказа.

В трёх рассказах: «Горняя лазурь», «Рассказ о сточной трубе», «Инструментальная иллюзия» — есть нечто общее. Повествование идёт от первого лица, а эмоциональные замечания, как, например, «ну разве это не удивительно», «не играл ли и читатель в эту игру в детстве», а также сочетания таких слов как «весь мир», «вечная тоска», «беспредельное одиночество», стилистически напоминают критикам стихи в прозе Бодлера, оказавшего на Кадзии значительное влияние. Кадзии с давних пор интересовался поздним романтизмом во французской литературе, а в его записной книжке сохранилось даже несколько переписанных им стихотворений Бодлера из сборника «Меланхолия Парижа». В воспоминаниях Ито Сэй[16] встречаются следующие строки: «Однажды он пересказывал мне стихотворение Бодлера "Стекольная лавка". Эпизод, в котором герой бросает камень в окно стекольного магазина, чтобы рассеять скуку. Стёкла были красными, матовыми, и перед моими глазами встала картина разноцветных стеклянных брызг. Однако, когда спустя некоторое время я прочел оригинал, в нём было обычное, прозрачное стекло. У Мотодзиро получилось куда как выразительнее. Все его рассказы — сказочно красивы».