Лимон - [18]

Именно об этом он всегда мечтал. Простой, светлый, здоровый мир. И теперь такой мир предстал перед его глазами. Неожиданно в этой сельской глуши, в тени зелёной листвы, он нашел этот мир, который оказался даже лучше и ярче.

Он подумал, что школьный учебник был курсом на жизнь, к которой он должен стремиться.

Картины природы, которыми невозможно пресытиться, детские воспоминания, образы новой жизни временами ярко вспыхивали перед ним то и дело. Но порой наступали бессонные ночи.

После такой ночи его охватывает лихорадочное возбуждение, вызванное совершенными мелочами. Когда оно проходит, на него наваливается ужасная усталость, хочется упасть и заснуть хоть на обочине дороги. Подобное ощущение возникало у него при виде коры клёна.

Кора клёна была холодной. В центральной части замка стояла скамейка, на которой он обычно сидел, а за ней рос клен.

На земле лежала сосновая хвоя. По ней шустро бегали муравьи.

Причудливый узор мха со всех сторон осыпал холодную кленовую кору, словно чесоточная сыпь.

А воспоминание о том, как в детстве он бегал по плетёным циновкам, превратилось в почти реальное ощущение.

Над ним, как и теперь, рос клен. На земле лежали сосновые иглы, копошились муравьи. Поверхность земли была неровной. Там и постелили циновки.

«Дети знают, как приятно бегать босиком по кочкам, покрытым холодными циновками. Стоит только постелить циновки, как они вскакивают на них, кувыркаются прямо в одежде, радуются тому, что вольны делать все, что угодно».

Вспомнив об этом, он захотел вдруг прижаться щекой к дереву, чтобы охладить ее.

«Наверное, я устал», — в руках и ногах он почувствовал небольшой жар.

«Вот что я хочу тебе подарить. Это будет желе. Даже от шагов на его поверхности возникает лёгкая рябь, а когда дует ветер, оно дрожит. Цвет — синий, как у моря, посмотри, в нём плывёт множество рыбёшек.

А еще шторы. На них рисунок, осенние травы, они постепенно превращаются в непроходимые заросли. Этого не видно, но наверху должно быть дерево гинкго[41] с пожелтевшей листвой.

Дует ветер, колышутся травы. Взгляни, гусеница переползает с одной ветки на другую.

И то, и другое я подарю тебе.

Но пока подарки не готовы, тебе придётся подождать. Когда тебе будет скучно, подумай об этом. Тебя это утешит».

Как-то раз он написал такую открытку. Шутки ради, конечно. Однако ему показалось, что в ней отчасти удалось выразить ощущение, не дававшее ему покоя ни днём, ни ночью, от которого по спине бегали мурашки. Ночью он не мог заснуть, за окном летали и кричали кваквы. Затем эти звуки стали раздаваться где-то внутри него самого. Казалось, что насекомые стрекочут прямо в его комнате.

«Ну, вот опять», — подумал он, ощутив непонятную тревогу. — В последнее время так повторялось из ночи в ночь.

Он гасил лампу, закрывал глаза, и его охватывало странное ощущение, что окружающие предметы начинают быстро вертеться. Огромные предметы разбивались на мелкие осколки. Словно он подкручивал рукой или поддувал их. Всё крутилось и вертелось, словно волчок, а когда он, лёжа в постели, пытался представить хотя бы кончики пальцев собственных ног, этот круговорот вовлекал его в себя, и они оказывались бесконечно далеко. Иногда, читая книгу, замечаешь, как буквы становятся все меньше и меньше. Чем-то похожее ощущение. От страха он не мог сомкнуть глаз.

Порой ему приходило в голову, что у него вот-вот получится что-нибудь наколдовать. Вот что он делал.

В детстве он спал вместе с младшим братом. Повернувшись на живот, вытянув руки и сцепив их кольцом (получался будто загон для животных), он говорил: «Эй, Ёсио-кун.[42] Здесь я вижу коров». Брат попадался на эту шутку каждый раз. Но когда он сам прижимался лицом к сцепленным рукам, над простынёй в кромешной тьме действительно появлялось множество коров и лошадей. — Сейчас это казалось ему и вправду возможным.

Поля и сады, равнина, улицы, рынки, театры. Пристань и море. Вот бы эта огромная картина с вкрапленными в неё фигурками людей, повозками, кораблями, растениями, животными возникла в темноте. Кажется, она вот-вот появится. Гул уже доносится до его ушей.

Когда он писал ту шутливую открытку, у него было такое же странное ощущение, от которого по коже бегали мурашки.

6. Дождь

Август подошёл к концу.

Завтра Нобуко возвращается в город, где будет жить в школьном пансионе. Ранка на её пальце зажила, поэтому по наставлению матери вместе с одним из соседей она отправилась поклониться божеству Тэнри. Этот человек во всей округе слыл самым ревностным верующим.

— А где бирка? — спросил зять, связывая вещи Нобуко в узел.

— Что же ты ворон считаешь? — поддразнил он Нобуко сердитым голосом, а Нобуко рассмеялась и пошла на поиски.

— Нигде нет, — сказала она вернувшись.

— Может, сделать из старых манжет… — предложил Такаси.

— Нет, где-то их было полным-полно. Ты смотрела в выдвижных ящиках? — спросил зять. Нобуко сказала, что смотрела.

— Скорее всего, Кацуко их вновь туда припрятала. Пойди, взгляни, — сказал он, рассмеявшись. Кацуко то и дело подбирала какой-нибудь хлам и прятала в своём ящике.

— Бирка здесь, — сказала бабушка и, улыбаясь, подала бирку, показывая, как надо искать.