Лилит - [3]
Но я решил как-нибудь провести полный осмотр всех книг кабинета; его атмосфера внушала мне опасения за их сохранность. И в один прекрасный день это намерение внезапно превратилось в твердое решение и я уже было поднялся со стула, дабы претворить его в жизнь, когда увидел, как старый библиотекарь идет от двери кабинета в дальний угол комнаты.
Скорее, пожалуй, следовало бы сказать, что я уловил нечто призрачно похожее на тощего, сутулого человека в поношенном френче, ниспадающем почти до пят, слегка разлетающиеся от ходьбы фалды которого открывали тонкие ноги в черных чулках и большие ступни в широких, похожих на домашние тапочки туфлях.
Я тут же последовал за ним. Возможно, я преследовал тень, и так не бывает, но я не сомневался, что что-то я точно преследую.
Он покинул библиотеку, пересек зал до подножия огромной лестницы, поднялся на второй этаж, в парадные комнаты. Я шел за ним по пятам через эти комнаты, и вскоре мы оказались в широком коридоре, у подножия более узкой лестницы, ведущей на третий этаж, и по ней он поднялся тоже. А когда я достиг верхушки этой лестницы, то (хотя это может показаться странным) оказался в той части дома, которая почти не была мне знакома.
У меня никогда не было брата или сестры, чтобы затеять с ними возню (так дети узнают все щели и закоулки собственного дома); я был еще совсем маленьким, когда мой опекун забрал меня отсюда. И я не возвращался до тех пор, пока около месяца назад не получил этот дом в собственность.
Коридоры, один за другим, привели нас к основанию винтовой деревянной лестницы, и мы стали подниматься по ней. Каждая ступенька отзывалась моим шагам скрипом, но шаги моего провожатого были бесшумны. Где-то на середине лестницы я потерял его из виду, и, когда я поднялся наверх, нигде не было видно этого будто сотканного из тумана призрака.
Я оказался на большом чердаке, где над моей головой нависали громадные балки и стропила, вокруг меня – простор, двери тут и там, уходящие вдаль перспективы, чей мрак был разрежен несколькими затянутыми паутиной потайными окнами и небольшими тусклыми световыми люками. Я вглядывался в огромные пространства чердака со смешанным чувством благоговейного страха и удовольствия – они ведь были моими собственными и еще не исследованными.
Посреди чердака была загородка из некрашеных нетесаных досок, дверь в нее была приоткрыта.
Я подумал, что м-р Рэйвен, вероятно, там; толкнул дверь и вошел.
Маленькая комната была залита светом. Такой свет бывает в покинутых местах, он уныл и печален и (так как проку от него было здесь немного), словно был полон сожаления о собственном появлении здесь.
Несколько тусклых утренних лучей, проложивших себе дорогу сквозь поднявшееся облако пыли, падали на длинное пыльное зеркало, старинное и слишком узкое – оно выглядело, как обычное прозрачное стекло. Оно было вставлено в раму из черного дерева, увенчанную черным орлом с распростертыми крыльями. Орел держал в клюве золотую цепочку с черным шаром на конце.
Я хотел осмотреться, нет ли еще здесь чего-нибудь, кроме зеркала, когда вдруг осознал, что оно не отражает ни комнату, ни собственно меня. Мне показалось, что я вижу перед собой растаявшую стену, но сие превосходило всякое вероятие – мог ли я ошибаться, решив, что передо мной стекло, закрывающее прекрасную картину?
Передо мной открылась дикая, вересковая страна. Пустынные невысокие холмы (правда, иногда странного вида) занимали средний план, у линии горизонта простирались вершины далеких гор, выстроившихся в ряд; на переднем плане была вересковая пустошь, плоская и унылая.
Я близорук, поэтому я подошел поближе, чтобы получше рассмотреть поверхность камня, лежащего у самой рамы картины, и вдруг передо мной торжественно прошествовал большой и древний ворон, иссиня-черный цвет перьев которого тут и там смягчался серым.
Похоже, он искал червей.
Ничуть почему-то не удивившись появлению живого существа в картине, я сделал еще один шаг вперед, чтобы получше его рассмотреть, споткнулся обо что-то (может быть, о раму зеркала) и оказался нос к носу с птицей.
Я был на открытом воздухе и вокруг меня была безлюдная вересковая пустошь.
Глава 3
ВОРОН
Я обернулся и посмотрел назад – там все было расплывчатым и изменчивым: так бывает трудно отличить облако от горного склона и туман от поля, над которым он висит. Ясно было одно – ничего подобного я никогда не видел. Мое воображение увлекло меня в мир иллюзий и мне надо было до чего-нибудь дотронуться, чтобы развеять наваждение. Я вытянул руки и пошел в этом направлении, ощупывая пространство вокруг себя. Если бы мне повезло, то там, где я не мог ничего разглядеть, я, возможно, смог бы что-нибудь нащупать. Но искал я напрасно.
И тогда я инстинктивно повернулся к ворону, как к единственному живому существу, находящемуся поблизости. Ворон стоял неподалеку, глядя на меня с выражением одновременно почтительным и насмешливым. Внезапно до меня дошло, насколько абсурдно искать поддержки у подобного существа, и я, ужаснувшись, снова затравленно и смущенно огляделся по сторонам.
Не попал ли я, часом, в страну, в которой материальные связи и физические законы нашего мира являются недействительными? Может ли человек одновременно стремиться в царство порядка и быть игрушкой беззакония? Все же я видел ворона, чувствовал под ногами землю, слышал шум ветра в траве.
Другие названия: The Shepherd's Castle.В этом романе шотландского писателя Джорджа Макдональда пойдет речь о верном друге, пастухе, поэте и учителе Донале Гранте. Расставшись с мечтами о своей первой любви, Донал идет в мир в поисках работы и своего призвания. Его ждут новые места, новые ученики, новые друзья и недруги, множество самых разных событий и приключений, новые стихи, новые откровения и мысли о Боге и Его истине и, конечно, новая любовь. В этой книге есть и неспешные разговоры, и страшные тайны древнего замка, и старинные легенды, и яростные перепалки — что называется, «жизнь, смерть и духовный смысл».
"Принцесса и Курд" вместе с "Принцессой и гоблином" образует сказочную дилогию, принесшую Макдональду славу. Эта дилогия по праву считается высочайшей классикой детской литературы. Не стоит забывать слов Макдональда: "Я пишу не для детей, но для тех, кто невинен и искренен как ребёнок, пять ли ему лет, пятьдесят ли, или семьдесят пять". Сказки Макдональда - чудные философские притчи, простые и мудрые истории. Не лишне будет почитать их и взрослому. Перевод с англ. А. Фредерикс, Ю. Стегаев.
"Невесомая принцесса" — сказка классика английской литературы Джорджа Макдональда, который своей добротой и мудростью оказал огромное влияние на христианских писателей XX века.
Роман замечательного шотландского писателя, поэта Джорджа Макдональда (1824–1905), рассказывающий о жизни маленького немого беспризорника сэра Гибби Гэлбрайта. Светлое, трогательное повествование о дружбе, вере, послушании, чистоте, самоотверженности, подлинном благородстве, поэзии и любви к Богу и ближнему.Трудно найти другую книгу на английском языке, которая так же ясно, с такой же силой воображения описывала бы скрытое величие и героизм повседневной земной жизни, как «Сэр Гибби». Любую вещь можно потрогать, взвесить, сфотографировать, но мысль, пробудившую ее к жизни, можно показать лишь с помощью поэзии.
Мальчик по имени Алмаз живёт в маленькой комнатке над конюшней и спит на стоге сена. Однажды вечером ему является прекрасная и таинственная женщина, которая называет себя Царицей Северного Ветра из далёкой сказочной страны. Алмаз соглашается полететь вместе с ней, и для него начинается настоящее приключение. Царица Северного Ветра иногда предстаёт в образе волка, иногда в образе звезды, иногда она огромная, иногда крохотная…. Но всегда смелая и сильная, невероятно мудрая и правдивая.К. С. Льюис, автор знаменитых «Хроник Нарнии», так говорил о Джордже Макдональде: «Лучше всего он пишет в жанре фэнтези, использующей и аллегорию, и мифологию.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Из предисловия:Необходимость в книге, в которой давалось бы систематическое изложение исторического материализма, давно назрела. Такая книга нужна студентам и преподавателям высших учебных заведении, а также многочисленным кадрам советской интеллигенции, самостоятельно изучающим основы марксистско-ленинской философской науки.Предлагаемая читателю книга, написанная авторским коллективом Института философии Академии наук СССР, представляет собой попытку дать более или менее полное изложение основ исторического материализма.
В книге представлен результат совместного труда группы ученых из Беларуси, Болгарии, Германии, Италии, России, США, Украины и Узбекистана, предпринявших попытку разработать исследовательскую оптику, позволяющую анализировать реакцию представителя академического сообщества на слом эволюционного движения истории – «экзистенциальный жест» гуманитария в рушащемся мире. Судьбы представителей российского академического сообщества первой трети XX столетия представляют для такого исследования особый интерес.Каждый из описанных «кейсов» – реализация выбора конкретного человека в ситуации, когда нет ни рецептов, ни гарантий, ни даже готового способа интерпретации происходящего.Книга адресована историкам гуманитарной мысли, студентам и аспирантам философских, исторических и филологических факультетов.
В своем исследовании автор доказывает, что моральная доктрина Спинозы, изложенная им в его главном сочинении «Этика», представляет собой пример соединения общефилософского взгляда на мир с детальным анализом феноменов нравственной жизни человека. Реализованный в практической философии Спинозы синтез этики и метафизики предполагает, что определяющим и превалирующим в моральном дискурсе является учение о первичных основаниях бытия. Именно метафизика выстраивает ценностную иерархию универсума и определяет его основные мировоззренческие приоритеты; она же конструирует и телеологию моральной жизни.
В книге трактуются вопросы метафизического мировоззрения Достоевского и его героев. На языке почвеннической концепции «непосредственного познания» автор книги идет по всем ярусам художественно-эстетических и созерцательно-умозрительных конструкций Достоевского: онтология и гносеология; теология, этика и философия человека; диалогическое общение и метафизика Другого; философия истории и литературная урбанистика; эстетика творчества и философия поступка. Особое место в книге занимает развертывание проблем: «воспитание Достоевским нового читателя»; «диалог столиц Отечества»; «жертвенная этика, оправдание, искупление и спасение человеков», «христология и эсхатология последнего исторического дня».
Книга посвящена философским проблемам, содержанию и эффекту современной неклассической науки и ее значению для оптимистического взгляда в будущее, для научных, научно-технических и технико-экономических прогнозов.
Основную часть тома составляют «Проблемы социологии знания» (1924–1926) – главная философско-социологическая работа «позднего» Макса Шелера, признанного основателя и классика немецкой «социологии знания». Отвергая проект социологии О. Конта, Шелер предпринимает героическую попытку начать социологию «с начала» – в противовес позитивизму как «специфической для Западной Европы идеологии позднего индустриализма». Основу учения Шелера образует его социально-философская доктрина о трех родах человеческого знания, ядром которой является философско-антропологическая концепция научного (позитивного) знания, определяющая особый статус и значимость его среди других видов знания, а также место и роль науки в культуре и современном обществе.Философско-историческое измерение «социологии знания» М.