Лилии над озером - [14]

Он слабо улыбнулся:

- Хорошо. Я не смею настаивать. Боюсь все испортить.

Я помогла ему опуститься на подушки, уложила поудобнее, стараясь не касаться поврежденной руки. Он устало закрыл глаза. Я смотрела на мужа, чувствуя в душе и боль, и нежность. Надо же, он хочет, чтобы я вернулась в Белые Липы. Но зачем? Что ждет меня здесь? Ведь он уедет воевать, я в этом не сомневалась. Вскоре вспыхнет новая шуанерия. Что я буду делать в этом огромном доме, полном враждебных родственников и слуг, которые осведомлены о глубокой размолвке, расколовшей наш брак?

Он пробормотал, открыв глаза:

- Мне больно видеть тебя такой, дорогая. Ты так бледна. Я замучил тебя. Ты, наверное, совсем не спишь.

- Ты не должен тревожиться, - сказала я.

- Не должен тревожиться? Ты столько сил отдаешь, чтобы выходить меня, и я не должен тревожиться? Я был не самым внимательным мужем, Сюзанна, но законченным негодяем, думаю, не стал.

И уже совсем тихо он добавил:

- Все изменится. Мы наладим нашу жизнь, обещаю.

Я не хотела, чтобы он сейчас, еще такой слабый, мучился подобными мыслями и строил планы, как все между нами исправить, но в целом он был прав. Нам обоим нужно будет крепко подумать над тем, как начать с чистого листа. Но предстоящая война, сказать прямо, смешивала все карты.

Кроме того, он был прав относительно моей крайней измотанности. Я пару недель спала урывками, ела кое-как и очень похудела. Несмотря на беременность, я не прибавила в весе, а потеряла около двенадцати фунтов. У меня ввалились щеки, а темные круги под глазами стали привычной чертой облика. Часто, глядя на себя зеркало, я думала, что надо, очень надо проглотить обед из шести блюд и лечь спать на целые сутки.

- Ты должна отдохнуть, - настойчиво повторил Александр. - Пожалуйста, хотя бы ради наших детей, Сюзанна. Да и если мое спокойствие тебе дорого, ты оставишь меня. Боже мой, дорогая, ведь на тебе лица нет!

- Хорошо. - Я кивнула и слабо улыбнулась. - Воля мужа - закон для меня…

Я знала, что теперь в мое отсутствие ничего плохого не случится.

Уже ложась спать, я подумала: «Он ведь ничего не знает о ребенке». Стоило ли ему говорить? Я колебалась, не зная, на что решиться.

Близится война… Удастся ли мне выносить это дитя после стольких треволнений? Несколько раз за последние недели я видела пятна крови у себя на белье, и понимала, что только воля Божья уберегает меня от выкидыша. Может, через день-другой и говорить-то будет не о чем… С другой стороны, не заставит ли меня Александр остаться в Белых Липах, узнав о ребенке? Боже, если бы я знала! Мне хотелось сохранить свободу решений подольше.

Я решила с признаниями повременить и с этой мыслью уснула.

10

Доктор до поры до времени запретил Александру напрягаться, и я сама читала мужу все газеты, письма и счета, приходившие в поместье. К концу сентября герцог уже мог сидеть. В кресле слуга вывозил его на террасу. Осеннее солнце скользило по терракотовой плитке пола, играло в переплетах окон. Шуршали под дуновением ветра набившиеся под балюстраду желтые и красные опавшие листья. Я садилась рядом с мужем, он перебирал мои пальцы, и мы подолгу молчали, думая о нашем прошлом и будущем. Солнечные лучи грели мне лицо, и в этих приятных остатках тепла были для меня и надежды, и мечты о лучшей жизни, и блаженное облегчение, не покидавшее меня ни на миг с той поры, как я поняла, что Александр не умрет.

Но, когда молчание прерывалось и я начинала читать вслух, вся эта идиллия испарялась. В газетах печаталось много сообщений о политических событиях, Александр нервничал, хмурился, сжимал кулаки, очень напоминая себя прежнего, неистового, и я ужасно боялась, что у него откроются раны. Однако ещё больше он сердился, когда я пробовала умолкнуть и ничего ему не сообщать.

В сентябре 1799 года после череды поражений военное счастье снова улыбнулось Директории. Еще летом все в панике ждали вторжения русских полков - после побед Суворова, отвоевавшего у французов Италию, оно казалось неотвратимым. Но шли недели, а катастрофа не наступала. Суворов, преданный своими австрийскими союзниками, сам оказался в затруднительном положении. Ценой величайших усилий он перешел обледеневшие Альпы и спустился в предгорья Баварии. Император Павел вскоре отозвал его на родину. Оккупация Франции, казавшаяся неминуемой, была предотвращена руками австрийцев.

Республику спасли и победы генерала Массена, который обрушился на армию Римского-Корсакова и разбил ее под Цюрихом, а так же триумф генерала Брюна над англо-русскими войсками герцога Йоркского. Брюн разбил последнего в бою при Бергене, обратив в бегство 44 тысячи неприятелей и взяв в плен русского генерала Германа. Голландия, таким образом, была очищена от англичан.

Я прочитала последнее сообщение и почувствовала некоторое замешательство. Брюн? Что это за фамилия? У меня мелькнуло воспоминание о моем мимолетном любовнике, молодом Гийоме Брюне, национальном гвардейце. Летом 1792 года он, страстно влюбившись, даже набивался мне в мужья… Сейчас я даже лицо его представляла очень смутно. «Неужели, - подумала я, - он стал генералом, да еще таким знаменитым? Не может быть!» Тогда, семь лет назад, он совсем не казался мне таким уж способным… Впрочем, я знала, что за годы революции и бесконечных войн целая плеяда таких вот простых национальных гвардейцев сделала головокружительную карьеру в армии - взять хотя бы ранее безвестного Наполеона Бонапарта.