Лили Марлен. Пьесы для чтения - [21]
Орфей: Старый олух, который пятьдесят лет придумывал чужие жизни, потому что никогда не имел своей!
Эвридика (тихо смеясь и лаская Орфея): Между прочим, он сделал его счастливым.
Орфей: Есть чему радоваться.
Эвридика (мурлычет): А разве нет? (Ласкает Орфея).
Орфей (негромко): Ну, еще бы… Конечно… Одиссей вернулся. Икар упал и сломал себе шею. Беллерофонт сошел с ума. Иов умер от обжорства. Пожалуй, нам тоже найдется местечко в этой компании. Какая радужная перспектива! А какой богатый выбор, черт возьми! Сгореть, утонуть, повеситься, не дойти, не достучаться, кричать от боли и унижения, – и все потому, что какому-то самодовольному ослу однажды вдруг пришла охота заняться бумагомаранием!.. Тьфу!
Эвридика (серьезно): Зато у нас опять будет медовый месяц. Ты забыл? Мы поедем на Крит. В Фест. Или какую-нибудь деревушку на побережье. Будем кататься на лодке и загорать на горячей гальке, а вечером станем пить красное вино и слушать музыку.
Орфей: А что потом?
Эвридика: Потом мы нарвем огромный букет и поставим его в нашу комнату, на столике, рядом с кроватью… Помнишь, какие огромные розы росли по дороге в Фест?
Орфей: Я спрашиваю, что потом?
Эвридика (тихо): Давай не будем об этом.
Орфей (кричит): А о чем?
Эвридика: Не знаю. (Тихо). Мы могли бы попробовать завести детей.
Орфей (изумлен): Детей?.. Ну, какая же ты все-таки дура.
Эвридика: Пускай. (Бесстыдно). Зато я кое-что умею. (Ласкает Орфея).
Орфей: То же, что и все.
Эвридика: Гораздо лучше.
Орфей: Не уверен. Я знал и получше.
Эвридика: Ну и пусть. Зато, посмотри, какая разница. Меня будут помнить даже тогда, когда от других не останется даже имен.
Орфей: Да ты просто тщеславная сучка!.. (В ярости пытаясь сбросить Эвридику). Слезай!
Эвридика (вцепившись в Орфея): Повтори еще раз.
Орфей: Сучка. Шлюха. Подстилка. Слезай!
Эвридика: И не подумаю.
Орфей пытается сбросить Эвридику.
(С трудом удерживаясь). Какая же мне попалась необъезженная лошадка!…
Опрокинувшись на бок и повернувшись, Орфей оказывается сверху Эвридики. Несколько мгновений они молча смотрят друг на друга.
(Дотрагиваясь до щеки Орфея). Тебе очень идет, когда ты сердишься… Хочешь меня ударить?
Орфей: Заруби себе на носу. Тебя будут помнить только потому, что нашелся дурак, который полез за тобой в преисподнюю. Слышишь?.. Только поэтому. Никаких других причин, чтобы тебя помнить – нет!
Эвридика: А как насчет тебя, дурачок?
Орфей: Что насчет меня, дурочка?
Эвридика: Такая бедная лошадка…
Орфей: Хватит называть меня лошадкой!
Эвридика: Бедная лошадка. Ведь тебе тоже повезло. Если бы не я, о тебе, наверное, тоже никто бы и никогда не вспомнил.
Несколько мгновений Орфей молча смотрит на Эвридику, затем дает ей пощечину.
(Изумленно). Ты меня ударил!
Орфей: Ты на редкость наблюдательное животное. (Отпускает ей вторую пощечину).
Эвридика: Ай!.. Вот уж не думала никогда, что ты такой мазохист.
Орфей дает ей третью пощечину.
Ай!.. Бьешь меня, а попадаешь в себя.
Орфей дает ей четвертую пощечину.
И тебе это нравится.
Орфей дает ей пятую пощечину.
Нравится! Нравится! Нравится!
Орфей: Я тебя убью.
Эвридика: А значит и себя.
Орфей: Плевать! Плевать! Плевать!.. Все равно, ты – ничто! Кусок земли. Кукла.
Эвридика: Как и ты.
Орфей (не сразу, устало): Какая милая парочка… (Смолкает).
Небольшая пауза. Орфей и Эвридика молча смотрят друг на друга.
(Негромко). Не хочу, чтобы обо мне помнили.
Эвридика: Поэтому ты меня бьешь?
Орфей (не слушая): Весь этот сброд, без конца пересказывающий мою историю, так словно у них нет собственной жизни… Одни и те же слова. Одинаковые выражения лиц. Заученные жесты. Дерьмо.
Эвридика: А я тут причем?
Орфей (кричит): А я?
Эвридика: И ты.
Орфей: Не хочу.
Эвридика: Думаешь, кого-то это интересует?
Орфей (упрямо): Не хочу.
Эвридика: Теперь уже ничего не поделаешь, милый. Придется привыкать. Куда ты, туда и я. Заговорят о тебе и сразу вспомнят меня. Скажут «Орфей» и немедленно добавят «и Эвридика». А ты как думал?
Орфей: Похоже, тебе это нравится.
Эвридика (почти с раздражением): Знаешь, меня об этом тоже никто не спрашивал.
Орфей: Я тебя спрашиваю.
Эвридика: Послушай, ну, какая, в конце концов, разница?
Короткая пауза. Орфей смотрит на Эвридику.
(Негромко). Мне это нравится.
Орфей: Видишь, какая ты сука.
Эвридика: Уж, какая есть.
Профессор подходит и осторожно дотрагивается до плеча Орфея.
Орфей (не оборачиваясь, резко): Что вам?
Профессор: Время, господин Орфей. Пора закругляться.
Отпустив Эвридику, Орфей садится на пол. Эвридика поднимается, расправляя свое платье. Короткая пауза.
Эвридика (в пустоту): Пойду, приведу себя в порядок. (Делает несколько шагов в сторону одной из дверей, затем остановившись, оборачивается и вопросительно смотрит на Профессора).
Профессор делает вид, что не замечает ее.
Рейхсканцлер (вполголоса): Герр профессор… (Кивая в сторону Эвридики).
Профессор: Что?.. Ах, да. (Эвридике, хмуро). Должен признать, что за исключением некоторой отсебятины, все остальное было, на этот раз, более-менее сносно. (Громким шепотом). А теперь займитесь своими делами и не мозольте мне, пожалуйста, глаза.
Эвридика уходит, независимо покачивая бедрами. Профессор смотрит ей вслед, затем поворачивается к сидящему на полу
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…
Рассказ из сборника «Русские женщины: 47 рассказов о женщинах» / сост. П. Крусанов, А. Етоев (2014)
Роман молодого чехословацкого писателя И. Швейды (род. в 1949 г.) — его первое крупное произведение. Место действия — химическое предприятие в Северной Чехии. Молодой инженер Камил Цоуфал — человек способный, образованный, но самоуверенный, равнодушный и эгоистичный, поражен болезненной тягой к «красивой жизни» и ради этого идет на все. Первой жертвой становится его семья. А на заводе по вине Цоуфала происходит серьезная авария, едва не стоившая человеческих жизней. Роман отличает четкая социально-этическая позиция автора, развенчивающего один из самых опасных пороков — погоню за мещанским благополучием.
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.