Лили Марлен. Пьесы для чтения - [14]
Пока Отец говорит, одна из Эриний, спустившись по лестнице, медленно подходит к Орфею.
Эриния (стесняясь): Господин Орфей…
Отец: Смелее, смелее, госпожа Эриния…
Орфей поднимает голову.
Эриния: Мы слышали, что вы прекрасно музицируете, господин Орфей. (Застенчиво). Поэтому мы подумали, может быть, вы нам что-нибудь сыграете, господин Орфей?
Одна из Эриний (с балкона): Пожалуйста, господин Орфей!
Другая Эриния: Пожалуйста, господин солдат.
Орфей: Здесь? Сейчас? (Невесело смеется). Вы, наверное, сошли с ума! Что тут можно сыграть?
Эриния: Да, что хотите, господин музыкант!
Одна из Эриний (с балкона): Что хотите, господин Орфей!
Эринии (с балкона, все вместе): Пожалуйста, господин Орфей.
Эриния: Я просто без ума от музыки!
Эринии (с балкона): И мы тоже, господин Орфей!
Отец: Сыграй, сынок!..
Небольшая пауза. Из своей комнаты появляются Правила.
Орфей (негромко): Смешно сказать, но когда-то я, в самом деле, играл на флейте.
Эриния: Мы это знаем, господин Орфей.
Орфей: Но это было очень давно. Сто лет назад.
Эриния: Так сыграйте снова, господин Орфей.
Отец: Сыграй, сынок.
Эринии (с балкона): Сыграйте, господин Орфей.
Одно из Правил: Пожалуйста, господин Орфей.
Другое Правило: Пожалуйста, господин Орфей.
Третье Правило: Сделайте нам такое одолжение, господин Орфей.
Стихают шум и уговоры. Чуть помедлив, Орфей достает из своего чемоданчика губную гармошку. Поднеся ее к губам, извлекает несколько негромких аккордов.
Одно из Правил: Если я не ошибаюсь, господин солдат, разговор, кажется, шел о флейте. А это, насколько я понимаю, совсем не флейта. Во всяком случае, не совсем флейта.
Отец (Правилу): Ну, что вы цепляетесь, ей-Богу? Какая, в конце концов, разница, флейта, не флейта… Верно, сынок?
Не отвечая,Орфей играет первые аккорды «Лили Марлен». Стоящие на балконе Эриниипоспешно спускаются вниз.
Одно из Правил (восхищенно): Браво!
Другое Правило: Тш-ш!..
Орфей играет «Лили Марлен». Пауза, в продолжение которой присутствующие сначала стоят, слушая мелодию, затем один за другим начинают танцевать. Трое Правил приглашают Эриний, остальные танцуют друг с другом. Быстро отъехав в сторону, Отец ритмично раскачивается в своей коляске.
Первая Эриния (проплывая мимо Орфея): Ах, господин музыкант! Это просто чудо!..
Вторая Эриния: Играйте же, играйте!..
На пороге своей комнаты появляется Профессор. Скрестив на груди руки, он мрачно взирает на танцующих, впрочем, не делая никаких попыток остановить веселье. Орфей играет. Никто не замечает, как среди кружащих пар появилась новая, невесть откуда взявшаяся фигура в длинном, мышиного цвета, пиджаке и черных брюках. Это – Рейхсканцлер. Подхватив под руку одну из Эриний, он кружит ее среди танцующих, пока, наконец, не оказывается на авансцене.
Рейхсканцлер (продолжая кружиться в танце и, одновременно, махая Профессору рукой): Герр профессор!.. Герр профессор!.. (Посылает Профессору воздушный поцелуй). Идите скорее к нам, герр профессор!.. Примите участие…
Танец разваливается. Танцующие пары, одна за другой, останавливаются, глядя на Рейхсканцлера. Мелодия обрывается.
(Оглядываясь). Ну, играйте же, играйте, играйте!.. (Профессору, почти капризно). Герр профессор! Распорядитесь, пожалуйста, чтобы опять была музыка!
Профессор (выступая вперед, холодно): Господин Рейхсканцлер… (Жестом приглашает Рейхсканцлера подойти).
Рейхсканцлер: Герр профессор? (Подходя, неуверенно). Что-нибудь не так, герр профессор?
Профессор: Посмотрите на часы и поправьте меня, если я ошибаюсь, господин Рейхсканцлер, но мне кажется, что вы немного переусердствовали, появившись раньше положенного срока.
Рейхсканцлер (удивлен): Разве? (Оглядевшись по сторонам, горячо). Но, послушайте, послушайте меня, герр Профессор!.. Мне показалось, что так будет намного занятнее. Намного занятнее, герр Профессор. В конце концов, если подумать, в этом есть даже какая-то изюминка…
Профессор (холодно): Никакой изюминки, господин Рейхсканцлер. И никакой самодеятельности. Во всем должен быть порядок и еще раз порядок… Я сожалею, но вам придется немедленно начать все с начала.
Рейхсканцлер (разочаровано): О, герр профессор…
Профессор молчит. Небольшая пауза.
(Смирившись). Хорошо, герр Профессор. Как вам будет угодно.
Профессор: И, ради Бога, оденьте что-нибудь подобающее случаю.
Рейхсканцлер: Да, герр профессор. (Идет к двери, ведущей на улицу).
Правила и Эриниирасступаются, давая Рейхсканцлеру дорогу. Короткая пауза.
(Обернувшись на пороге). И все-таки мне кажется, что мое появление вот так, неожиданно, среди танцующих пар, выглядит гораздо более эффектно, чем это предусмотрено вашим сценарием, господин режиссер. (Исчезает).
Короткая пауза. Собравшиеся топчутся в центре сцены.
Профессор: Не расходитесь, господа.
Первая Эриния (в сердцах): И так всегда. Стоит только собраться, чтобы немного отдохнуть, как обязательно что-нибудь помешает!.. (Демонстративно повернувшись спиной к Профессору и обращаясь к Орфею). Ну, посудите сами, господин Орфей. Мы – Эринии, а это значит, что мы должны наказывать любого, кто нарушает порядок и не соблюдает установленные правила. Но ведь все прекрасно понимают, что если кто-то с неизбежностью подлежит справедливому наказанию, то ведь и наказывающий с точно такой же неизбежностью подлежит наказанию наказывать, не правда ли?.. Где же здесь справедливость, господин Орфей? В конце концов, мы тоже хотим веселиться, танцевать, играть в фанты, а не копаться в этом навозе, который все равно никогда не станет лучше от того, что кому-то однажды взбрело в голову сделать нас Эринниями и поставить оберегать этот чертов порядок, который, по-моему, никого еще не сделал счастливым… Вы следите за моей мыслью, господин Орфей?
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Россия, начало 2000-х. Расследования популярного московского журналиста Николая Селиванова вызвали гнев в Кремле, и главный редактор отправляет его, «пока не уляжется пыль», в глухую провинцию — написать о городе под названием Красноленинск, загибающемся после сворачивании работ на градообразующем предприятии, которое все называют просто «комбинат». Николай отправляется в путь без всякого энтузиазма, полагая, что это будет скучнейшая командировка в его жизни. Он еще не знает, какой ужас его ожидает… Этот роман — все, что вы хотели знать о России, но боялись услышать.
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Книга о жизни, о соединенности и разобщенности: просто о жизни. Москву и Таллинн соединяет только один поезд. Женственность Москвы неоспорима, но Таллинн – это импозантный иностранец. Герои и персонажи живут в существовании и ощущении образа этого некоего реального и странного поезда, где смешиваются судьбы, казалось бы, случайных попутчиков или тех, кто кажется знакомым или родным, но стрелки сходятся или разъединяются, и никогда не знаешь заранее, что произойдет на следующем полустанке, кто окажется рядом с тобой на соседней полке, кто разделит твои желания и принципы, разбередит душу или наступит в нее не совсем чистыми ногами.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.