Лили и море - [29]

Шрифт
Интервал

— Ты знаешь, а на «Азартном» был один наблюдатель, так вот он по совместительству еще и доктор…

Но он уже не слышал, он встал, и я должна была бежать за ним.

— Пора уходить, — сказал он, — у нас очень много работы.


Выходим. Светает. Ветер, как всегда ветер. Влажный и холодный воздух волнует кровь. Я живу. Шкипер паркуется перед длинным зданием яйцевидной формы с металлическими стенами и ржавыми иллюминаторами, по-видимому, раньше это было старой подводной лодкой, которая потерпела бедствие в сумасшедшую ночь, во время зимнего тумана и шторма.

— Откуда она взялась? — спрашиваю я.

Но он уже входит в офис.

— Подожди меня в столовой. Выпей пока кофе.

Я пробираюсь по проторенной в грязи дороге. Я забыла резиновые сапоги в грузовике, и мои ноги уже промокли. Откинув голову назад, я чувствую капли дождя на лице, я разжимаю губы, чтобы попробовать их на вкус. Стая чаек расположилась на грязных зданиях под облачным небом. Меня обгоняет группа филиппинок. Смех женщин смешивается с мелодичными звуками их голосов. Я толкаю дверь общей комнаты. Запах аммиака, идущий из коридора. Мужчины на секунду замолчали. Я пересекла комнату, чувствуя неловкость под тяжестью их взглядов. В свете неоновых ламп их лица грустны и бледны. Я налила себе кофе из большого термоса и уселась в углу рядом с автоматом для продажи сигарет. Разговоры возобновились. Я жду своего шкипера… Комната опустела. Я снова наливаю себе кофе, когда дверь внезапно открывается.

— Ну и как, воробышек, ты идешь?

И я бегу за ним снова. Мой кофе выплескивается через край, я выпиваю его одним глотком и обжигаюсь. Я не знаю, что делать с этим картонным стаканчиком, я комкаю его и засовываю в карман. Клерк точно убьет меня за это. Я бегу. Перед нами док. Матча «Мятежного», ванты, антенна «Фуру-но», которая вырисовывается в тумане.

— Я вам возвращаю воробышка! — кричит шкипер.

Я спускаюсь через несколько ступенек по железному трапу, мои ноги иногда сражаются с пустотой, мои руки помогают мне не промахнуться. Наконец под ногами я чувствую палубу корабля. Я прыгаю на борт.



Буй фарватера сверкает в тумане. Все дальше и дальше удаляется город. Корабль набирает скорость. Приходит ночь. Шкипер выкрикивает команду. Джуд отвечает ему хриплым криком с носа корабля. Дэйв бросил мне ведущий трос кормы. Саймон занимается катблоком. Я освободила палубу от крючковых снастей, отложив их в сторону. Я свертываю спиралью снасти, привязав их крепко. Миновав базу морской пограничной охраны, корабль поворачивает в открытое море. Мы удаляемся, и поднимается ветер.

Мы делаем наживку на палубе до очень черной ночи. Мужчины довольно молчаливы.

— Нам тебя не хватало, — говорит Дэйв.

— Это действительно были твои маленькие каникулы? — спрашивает Саймон.

Джуд меня обнимает за талию, когда я склоняюсь, чтобы поднять загнутое крючком шило. Джон не загрузил повторно. «Этого никто не заметит», — говорят парни. И только поздно вечером наступает тот момент, когда шкипер зовет нас. Наконец-то мы отдохнем.

— Чертовски хорошо пахнет… Это пахнет едой для людей! — кричит Йан из рубки внизу.

Перед плитой он толкает Саймона и накладывает себе три ложки соуса на огромное блюдо со спагетти, еще в кастрюле варятся большие куски мяса. Он садится за стол и как бы делает вид, что не замечает Саймона, который стоит и ждет своей очереди. Дэйв ест напротив меня, Саймон сидит в конце стола.

— Нам тебя не хватало, — снова говорит Дэйв. — Мы думали, что ты уже где-то в другом месте, на борту или тебя похитил какой-то красавчик рыболов…

Не говорим больше. Мы едим.

— Черт побери! — внезапно восклицает Джесс. — Мы забыли запастись водой.

Йан опечалился.

— Что ж, будем растягивать то, что у нас осталось, — говорит он очень быстро, и тон его голоса становится резким. — Вы поняли, парни? Больше ни единой потерянной капли. Вы вытираете посуду с помощью кухонных бумажных полотенец, моете кастрюли в морской воде. А свои зубы почистите, когда будете на Кадьяке. Воду бережем для кофе и еды.

— Сегодня утром я принес канистру воды. Десять галлонов. Я набрал ее из-под крана в доках доков. Это должна быть питьевая вода, но все-таки требуется прокипятить ее один раз, — говорит Дэйв.

Я вижу, что есть новенький на борту — блондин с румяным лицом, на него бросают удивленный взгляд. Он не осмеливается ни о чем говорить и сутулится в углу.

Важно, что подумали о газойле, — я говорю серьезно, поглощая огромный слоеный пирожок с начинкой.

Шкипер бросает на меня недобрый взгляд. Я клюю носом в свою тарелку.

Мужчины пошли спать. Дэйв принял вахту первым. Я вышла на палубу. Ветер свистит в такелаже. Морские волны перекатываются через палубу. Запах открытого моря. Вдыхать воздух, как лошадь, до головокружения, тело становится твердым от холода. Волна во мне. Я нашла соответствующий ритм, ритм глубоких толчков, которые передаются от моря судну, от судна мне. Они возвращаются к моим ногам, катятся по моей пояснице. Наверное, это любовь. Быть лошадью и наездницей одновременно. Ловля рыбы будет только с завтрашнего дня. С завтрашнего дня… Через несколько часов криков, страха в животе, крючковых снастей, которые бросят в волны, шума, волн и ярости… Это как вихрь, в котором твое напряженное тело уже не будет больше принадлежать тебе, просто организм из плоти и крови, с одним-единственным желанием — сопротивляться безумному сердцу, ледяным брызгам, обветренному ветром лицу, финальному якорю на рифе ожидаемого линя как избавления. И скоро будет струиться рыбья кровь. Где-то еще в этот час чего-то ждут старые неподвижные грузовики, голубой корабль, гниющий в доке. Они погружаются в твой фантастический сон, уже мертвые, замороженные до конца опустошенной земли. И Стив, между этими стенами, внутри других стен, жизнь Стива, которая укрывается в середине разных объектов, между скоплением грязного белья, телевидением, красным креслом, термосом. Вернулся ли он из бара, споткнулся ли он о сумки? Спит ли он уже?


Рекомендуем почитать
Крик далеких муравьев

Рассказ опубликован в журнале «Грани», № 60, 1966 г.


Вниз по Шоссейной

Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.


Блабериды

Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.


Офисные крысы

Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.


Осторожно! Я становлюсь человеком!

Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!


Ночной сторож для Набокова

Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.