Лилея - [16]

Елена же тем временем дивилась другому: словно вчера помнился ей каждый день давнего летнего путешествия в Санкт-Петербург, каждый перегон давнего зимнего пути на Алтай. Среди ночи разбуди, в подробностях живописала бы она заболоченную деревеньку Старая Тяга либо ничейный лесной балаган под Пермью! Теперь же, глядя как в окошке выше сделались тополи и привычные тесовые избы потихоньку отступили перед глиняными, ярко белыми мазанками малороссов, она откуда-то наверное знала, что скоро забудет веселые эти домики, как случайный сон. Забудет и постоялые дворы, называемые здесь корчмами, хотя держат их самые всамделешные ветхозаветные жиды. Те, что не разводят огня в субботний день, не едят свинины, а из мяса выпускают всю кровь, полагая ее обиталищем жизни. Но и всамделешные жиды забудутся как сон, сморивший ее над страницею из Ветхого Завета.

Неужели не заметит она и летящих в небо шпилей Вены? Вить это город Моцарта!

И Моцарт продолжал жить в Вене, чьи шпили смазало на день приезда марево низких облаков. Его музыку играл на скрипке убогой нищий под дождичком, на мощеной желтоватым, в самый оттенок конского навоза, булыжником улице — улице узкой, но высокой. Его музыка слышалась из роскошного золоченого оперного здания — голосами многих инструментов. Моцарта, спотыкаясь, играли детские руки — где-то за зеркально чистыми стеклами, за зарослями гераней в подоконных ящиках.

Параша приносила в карету немыслимо лакомую сдобу с марципанами и шоколадом, украшенную сахарной глазурью и разноцветными как стекляшки цукатами, щедро благоухающую ванилью либо корицей. Сдобой и питались, чтобы не тратить на обеды время по дороге.

И Елена наверное знала, что не запомнит дороги через Вену, не запомнит самое желтовато-коричневой, богато золоченой Вены под низкими облаками. Будет вовсе иначе, на всю жизнь, сколько б той ни осталось: свесившаяся с ложа рука Филиппа, сильная рука фехтовальщика, беззащитная теперь, как сломанный цветок; Платоша, исчезнувший в черном колыханьи монашеских подолов, а на другой день — похитивший Романа Париж. Так все и сохранит память, только что же сей другой день так медлит наступить? Ей пора уж пробуждаться от ненужных красивых снов!

Параша с тоскою наблюдала, как без того бледное лицо подруги делается прозрачным до голубизны, как некрасиво проступают острые косточки запястий и ключиц. Нелли всем существом рвалась вперед — Параша же зорко оглядывалась назад. Но тревоги ее покуда оставались зряшны: ни повторяющихся лиц, ни подозрительного поведения сопутников не было.

А ненужные сны делались все красивей. Вот уж мутно-зеленую, ревущую в стремительном токе Рону сжали с обеих сторон высокие стены черных камней. Все быстрей мчалась вода, а каменные стены сходились, клонились друг к другу все ближе, покуда не сошлися совсем. Рона исчезла! Мальчишка в шляпе с фазаньим перышком, верно, сынишка проводника, соскочил с козел и взбежал на образовавшийся над рекою свод, приплясывая и притопывая. Отец же, покуривая коротенькую трубочку, нимало не выразил беспокойства за сорванца.

— Здесь река Рона вовсе уходит под землю, госпожа, — пояснил он на небывалом французском, однако ж отчетливом. — Ниже она вновь выбирается на поверхность, но уж не столь свирепа, и воды ее светлее. Вливаясь в озеро Женевское они сделаются вовсе опалового цвету.

— Скоро ль Женева? — сквозь стиснутые зубы спросила Нелли.

Но и Женева осталась позади. Сидя в донельзя убогом трактире, крыльцо в каковой заменяли два положенные один на другой диких камня, а колоды на выломанном кирпичном полу служили стульями, Нелли, при свете единственной сальной плошки, читала Параше драгоценный лист веленевой бумаги.

— «Мы, Синдики и Совет града и республики Женевы, сим свидетельствуем всем, до кого сие имеет касательство, что, поелику госпожа Роскоф, датчанка купеческого сословия, двадцати двух лет от роду, намерена путешествовать по Франции, то, чтобы в ее путешествии ей не было учинено никакого неудовольствия, ниже досаждения, мы всепокорнейше просим всех, до кого сие касается, и тех, к кому она станет обращаться, дать ей свободный и охранный проезд по местам, находящимся в их подчинении, не чиня ей и не дозволяя причинить ей никаких тревог, ниже помех, но оказывать ей всяческую помощь и споспешествование, каковые бы они желали получить от нас в отношении тех, за кого бы они, со своей стороны, перед нами поручительствовали бы. Мы обещаем делать то же самое всякой раз, как нас о том будут просить. В каковой надежде выдано нами настоящее за нашей печатью и за подписью нашего Секретаря сего 10 июня 1793 года. От имени вышеназванных Синдиков и Совета — Берто».

Все, кроме двух слов, стоило в сей бумаге весьма недорого. За два же слова пришлось приплатить по иной цене. Но она, Нелли, сладила, она сумела! Нелли, робевшая дотрагиваться до денежной ассигнации даже в обстоятельствах самых что ни на есть законопослушных! Самое не ведая по какой дурости, она, передавая из руки в руку толикие, всегда краснела до корней волос, словно чем-то человека невольно обижала. Не в лавках, все ж, но в присутственных местах почти всегда. На сей же раз, чтоб подойти к сериознейшему чиновнику, ей пришлось битый час потчевать его дебелую добродушную супругу паточными россказнями о нещасной чахотошной тетушке, готовой испустить в Компьени последний вздох, узревши любезную единственную племянницу. Что сделать, правда о похищенном мальчике много уступала вракам в убедительности.