Ликвидатор - [13]

Наверное, гуркхи – по крайней мере некоторые – видели момент удара кинжалом, но как он оказался в груди товарища – это было выше их понимания.

Впрочем, столбняк был недолгим. Завыв на разные голоса, они стаей бросились ко мне, на бегу вытаскивая кто саблю, кто нож, а кое-кто размахивая увесистой боевой дубинкой, окованной стальными шипами.

У них было и огнестрельное оружие, несколько старинных винтовок с тяжелыми резными прикладами, однако жажда отправить меня в ад своими руками омрачила их разум.

Но предводитель разбойников не зря многие годы управлял своим буйным отребьем. Пожалуй, только он и остался достаточно уравновешенным и хладнокровным среди ревущей стаи гуркхов.

Его зычный голос перекрыл вопли подручных, и разбойники, приученные к беспрекословному повиновению сызмальства, остановили свой бег так резко, будто между мною и ними неожиданно выросла стена.

И лишь один, наиболее резвый, то ли не услышал в приступе ярости голос вожака, то ли не счел нужным выполнить приказ. Он подбежал ко мне и со свирепым торжеством на бородатой физиономии замахнулся старинным, изрядно источенным клинком, намереваясь располовинить меня до пояса.

Трижды дурак! Ему бы попристальней взглянуть мне в глаза, прежде чем махать своей железкой…

Я стремительно шагнул к нему навстречу, левой рукой придержал на замахе его правицу с саблей, а правой ударом "тигровой лапы" вырвал горло. Разбойник, будто во сне, сделал несколько медленных шажков вперед, как бы обходя меня, но я уже не смотрел на него.

Я глухо рассмеялся и швырнул кровоточащий кусок под ноги вожаку гуркхов.

Тишина снова упала на деревню, как молот, обернутый тряпьем, на голову болтуна. Разбойники, сами кровожадные и беспощадные звери, вскормленные сырым мясом и вспоенные кровью невинных и беспомощных жертв, были буквально сражены наповал увиденным.

Даже вожак, человек тертый и бывалый, казалось, проглотил палку – стоял вытаращив на меня глаза, будто перед ним вдруг выросло из-под земли привидение. Мы смотрели друг на друга не отрываясь, не мигая и даже не замечая капелек пота, которые, попадая на глазные яблоки, жгли их, как соляная кислота…

Он появился из ниоткуда. А может, я просто был чересчур увлечен поединком взглядами.

Старик среднего роста – по крайней мере, он тогда показался мне человеком весьма преклонных лет и соответствующих его возрасту сил – неторопливо, с достоинством, прошествовал на середину площади, опираясь на отполированную ладонями клюку, и, мельком посмотрев в мою сторону, что-то спросил у старейшины, совершенно игнорируя вожака разбойников.

Шафрановый старец при виде незнакомца едва не бухнулся на колени, но тот остановил его порыв коротким жестом.

Выслушав сбивчивый рассказ моего врачевателя, старик задумчиво огладил седую бороду (судя по всему, ее никогда не касались ножницы), сумрачно глянул на потупившегося вожака гуркхов и сказал несколько фраз, прозвучавших как шорканье напильника по полотну старой заржавевшей пилы.

Дальнейшее было и вовсе невероятным – разбойники побросали награбленное, подняли на руки мертвецов и, униженно кланяясь седобородому, стоявшему словно истукан, исчезли среди лесных зарослей, окружавших деревню.

Я был настолько поражен увиденным, что когда старик подошел ко мне и спросил на языке, на котором я разговаривал и мыслил, кто я такой и какая нелегкая занесла меня в эти края, то сознание покинуло меня.

Последним, что мне запомнилось, прежде чем туманная пелена скрыла от меня и деревню, и старика, и ясное небо над головой, была его сухая смуглая рука, метнувшаяся со скоростью атакующей змеи, чтобы поддержать мое уже безвольное тело.

Волкодав

Этот вечер был похож на предыдущие как две капли воды. То есть такой же тоскливый, тягучий, наполненный воспоминаниями из иной жизни, оставшейся за колючкой, как и череда других.

А вечеров прошло уже ни много, ни мало – тридцать восемь. Каждый день в зоне словно зарубка на прикладе винтовки снайпера – память о еще одной человеческой жизни, разменянной на горячий свинец. И пока я не приблизился к начальной фазе операции ни на йоту.

– …Ох, и бабец был! – Жорик, сидя на соседней шконке, пускал слюни, вспоминая свои былые амурные приключения. – Жошка – во! – Он показал руками нечто похожее на винную бочку. – Йохерный бабай, что было, век свободы не видать…

– Эт точно… – Я ехидно осклабился. – Свободы ты и впрямь не увидишь еще лет десять.

– Ты! – неожиданно взвился как ужаленный размечтавшийся было Жорик. – Да я те сейчас… – вскипятился он не на шутку; но тут же и остыл. – Ты че в душу плюешь?

– Ну, извини… – я, посмеиваясь, потянулся до хруста в костях. – Вот так всегда…

– Что – всегда?

– Скажешь человеку правду в глаза – и сразу врагом становишься.

– А на хрен мне такая правда! Ты лучше свой срок считай. Лампасник[14] коцаный…

С виду я благодушествовал. Ваньку валял. А в душе были Содом с Гоморрой. Это если по-научному. А по-простому – дерьмокипение.

Зачем было цеплять без нужды Жорика? Он притворялся, как и я. Только я знал это, а Жорик мог только догадываться.

В досье, которое я вызубрил наизусть, он занимал отнюдь не последнее место среди ближайшего окружения Мухи. Так же как и в воровской иерархии зоны.