— Но где он? — крикнул второй, расставив руки и присев. — Черт, он испарился!
Оба парня принялись — на удивление прохожим — шарить вокруг себя, приседая, делая фехтовальные выпады и прыжки, потом они стали ширить круг своих странных движений, похожий, может быть, на африканский танец, — вокруг них собирались зеваки, все больше зевак. Журналист стоял возле скамейки неподвижно, на его запястьях были наручники.
Парни скоро поняли, что потеряли возможного грабителя, вызвали по мобильнику полицейскую машину, куда и сопроводили журналиста. Машина отъехала, круг зевак немедленно собрался в небольшую толпу посреди сквера, обсуждавшую приключение. Слово "невидимка" среди множества других не прозвучало ни разу. Превращений шефа-робота никто не заметил.
Из полицейского управления журналиста выпустили в тот же день Его рассказ о невидимке поначалу посчитали бредом, но у него были свидетели — те двое спортивных парней, переодетые, как оказалось, полицейские. Пленку видеокамеры посмотрели, на ней было снято интервью в Лувре, где прохаживалась русская Думская делегация.
Журналист вышел на улицу и впервые после пережитого свободно вздохнул. Но не успел он сделать и трех шагов, как услышал рядом с собой знакомый голос:
— Как вы себя чувствуете? Я виноват перед вами…
— Ничего, такое со мной не впервые, — ответил журналист, не удивляясь уже появлению рядом невидимки. — Я научился разговаривать с полицейскими.
— Вот и хорошо. Можно, я обопрусь на вашу руку? Я страшно устал за последние дни. Я кое-чего вам недосказал…
Невидимка шел, тяжело опираясь на руку журналиста, на чьем другом плече висел кофр с видеокамерой, кассетами, диктофоном, блокнотом, прочей дребеденью и недопитой бутылкой воды.
— Как видите, моя невидимость дала трещину. Кто-то шутит надо мной, и я теперь не знаю, когда я снова обнаружусь, в каком месте. В каком подвале, в каком музее, у чьей короны. И теперь полиции известно, с кем она имеет дело. Боюсь, что она придумает что-то против невидимки… Погодите, дайте мне передохнуть.
Журналист хотел уже что-то сказать, — ответ его вызрел сам собой, — он хотел его произнести, но осекся. Рядом с ним стоял, трудно дыша, пожилой человек с сеткой морщин на небритом сером лице, в коричневом мятом костюме.
— Кто-то пошутил надо мной, — продолжал он. — Я зря пустился на риск, когда…
И снова исчез.
Журналист стоял на тротуаре еще минут пятнадцать, но голоса невидимки больше не услышал, не почувствовал прикосновения его руки. Он перекинул знакомым движением тяжелый кофр на другое плечо и пошел домой. Этот день, впрочем, как и другие его дни, оказался тяжелым. Но в диктофоне его и в цепкой журналистской памяти был сенсационный материал, который сулил ему неплохой гонорар.
Тем талантом, о котором говорил ему невидимка, он тоже не обладал, но, как всякий творческий человек, надеялся, что со временем он прорежется.
* * *
Когда Кубик услышал Славикин сбивчивый рассказ о "Регенте", он долго молчал. Славик даже подумал, что телефон отключился, но Кубик вдруг заговорил:
— Вот, значит, как все окончилось, вот — значит — как… — Снова протянулась долгая минута. — Даже, наверно, хорошо окончилось. Прямо скажем: хэппи энд… Во всяком случае, мы с тобой из этой передряги вышли с малыми потерями. Невидяйка… А знаешь, Слав, — тут художник снова помолчал, — а знаешь, какая мысль — уже не первый раз — пришла мне в голову? Наверно, а может быть, и наверняка, в лабораториях ученых… нет, скорее, в их несгораемых сейфах, лежат вещи похлеще твоих невидяйки и молстара. Но у этих ученых хватает уже ума не выпускать их в мир. Они понимают: слишком рано. Рано, потому что так или иначе их открытия — та же невидимость, тот же молстар — попадут в руки разбойников, и тогда на Земле начнется такая свистопляска, какой еще не бывало…
Еще одна минута молчания. Потрескивание жесткой бороды о пластмассу телефонной трубки. Потом вздох. И грустный голос:
— Мне ведь невидяйки жаль почти как тебе. Потому что я… мне ведь тоже хотелось побыть здесь невидимкой. Мне нужно было кое-что увидеть, да вот не пришлось…
Славик думал-думал после, что хотел бы увидеть Кубик, будучи невидимым, но так ничего и не придумал. А спрашивать не стал: есть у людей секреты, которых они никому и никогда не откроют.
