Кажется, Что-то стряслось
На следующий день, когда Кубик писал по памяти портрет "мецената", ему позвонил наконец-то Славик.
— Дядь Вить! Я позавчера разговаривал с шефом-роботом! Он стал невидимкой!
— Я тоже с ним разговаривал, Слава, — ответил художник, глядя на проявляющееся с каждым мазком лицо. — И был он у меня вчера. И в том же виде-прикиде, что и с тобой. То есть невидимый. Я пишу сейчас его портрет. По памяти.
— Зачем?
— Он попросил. Он соскучился по своему лицу, а в его доме, как оказалось, нет ни одной приличной его фотографии. Это сейчас его мечта — увидеть свое лицо.
— Дядь, Вить, и что теперь будет?
— Давай надеяться, что для нас с тобой все закончилось благополучно. Кроме того, что у тебя не будет больше занятной игрушки.
— А о молстаре он не спрашивал?
— Ему, должно быть, сейчас не до молстара. Он слишком потрясен своей стойкой невидимостью. Он ведь, Слава, все-таки не робот, а всего лишь человек. Да и зачем молстар невидимке?
Славик помолчал. А художник добавил к сказанному:
— Он человек, но это-то и опасно. "Мышление" робота подвластно его создателю, но вот мышление человека не подвластно никому…
Еще два мазка, и лицо вчерашнего гостя глянуло с холста на художника как живое. Шеф-робот сидел в черном кожаном кресле Кубика, кроме лица, художник выписывал и его кисти — крупные, костистые, вцепившиеся в подлокотники.
— Что вы хотите этим сказать, дядя Витя?
— Он обмолвился: бросил среди других фразу, "что его новая мысль, мысль невидимки, в развитии". И что он даже боится теперь самого себя.
— У нас говорят: "крыша в пути".
— Вот-вот.
Наверно, под влиянием этого разговора лицо на портрете с каждым прикосновением к нему кисти становилось все жестче, даже жесточей. Ну ничего, потом можно будет чуть смягчить выражение. Вот если бы так же легко можно было изменить само лицо…
— Дядь Вить, я тогда еще раз спрошу: что будет? Я на несколько дней исчезаю: мама идет на работу, а папа будет забирать меня с собой — рядом с его офисом библиотека, в ней компьютеры. Так что будет?
Художнику понадобилось время, чтобы ответить на этот вопрос.
— Не знаю… Возможно кое-что прояснит наша следующая с ним встреча, когда он придет за портретом. Не знаю, — повторил он, но с другой уже интонацией. — Я просто не могу представить, что может прийти в голову человеку-невидимке…
И Кубик, глянув на портрет, сделал еще мазок, в который вложил, кажется, только что произнесенные слова.
За три дня портрет был готов. Кубик позвонил по оставленному ему шефом-роботом телефону.
— Его нет, — ответили ему. — Занят. Что-то хотите передать ему?
— Да. Передайте, что звонил художник по фамилии Кубик. Что портрет готов и его можно забрать. Вот и все.
— До свидания. — брякнула трубка.
За весь день ответа Кубик так и не дождался, и позвонил вечером.
— Его нет, — был тот же ответ знакомого по утру голоса. — Не занят, а уехал. Вы художник Кубик?
— Да. Роман Савельевич держит с вами связь? Вы сказали ему насчет портрета?
— Держит, — брякнула трубка. — Сказали.
— И что?
— И ничего. Передать что-то еще?
— Нет, кроме того, что портрет можно забрать.
— До свидания.
Так было и на следующий день, и на следующий.
Портрет стоял на мольберте и, казалось, следил за каждым движением художника. Кубик не выдержал и повернул треножник так, чтобы шеф-робот видел перед собой только стену, после чего с облегчением вздохнул.
Вечером третьего дня Кубик еще раз позвонил по телефону мецената.
— Слушай, мужик, — рявкнули ему на этот раз, — что ты морочишь голову своим портретом? Сказали тебе: уехал. У-е-хал — русский язык ты еще понимаешь? — И стук трубки.
Там, кажется, что-то стряслось. Шеф-робот, четкий во всех своих действиях, как автомат, на этот раз вел себя непонятно И подручные его что-то слишком уж вольно себя ведут…
Теперь нужно во что бы то ни стало переговорить со Славиком: их опасный знакомец мог каким-то образом встретиться с ним — и не случилось ли с мальчишкой, не дай бог, чего-нибудь? Но вечером звонить ему никак нельзя, придется ждать до утра и назавтра попытаться с ним увидеться.
Кубик примерно знал, где находится офис отца Славика, значит, библиотеку там найти будет нетрудно. Завтра он туда отправится. Завтра же.
По дороге к метро художник купил две газеты, в газеты он в последние дни не заглядывал.
Толкучка в вестибюле метро, переполненный эскалатор, снова толпа, в которой люди идут друг другу навстречу, вагон наконец… Все сидячие места заняты, большинство пассажиров стоит, но ухитряется читать. Все книжки малого, карманного, формата.
Кубик для удобства сложил свою газету по высоте втрое и стал читать получившуюся длинную полосу. Первый заголовок, что бросился ему в глаза, был: "Похищен или убит?! Под ним была небольшая заметка:
