Лики Японии - [10]

Что же представляет собой «истинная» Япония? Япония трехсотлетней, столетней или пятидесятилетней давности? Не та ли это Япония, которую любовно, романтично и идиллически изобразил в своих многочисленных книгах умерший в 1904 году писатель греко-английского происхождения Лофкадио Хирн, проживший полтора десятка лет в Японии и принявший японское подданство? Его книги вплоть до тридцатых годов в значительной степени влияли на создание образа Японии как в Америке, так и в Европе. Переведенные на многие языки и доступные по цене, они заполняли не один книжный шкаф и библиотеку. Их еще и сегодня можно приобрести в Японии по сходной цене. Выходит, что взгляд Хирна на Японию до сих пор продолжает влиять на представление о ней в англоязычных странах. При некотором благодушии его описание Японии можно охарактеризовать как изображение волшебного царства, хотя на самом деле оно — не что иное, как прискорбное искажение действительности.

Однако экзотически-романтическая завеса, сотканная с большим старанием (порой не без содействия самих японцев) европейской буржуазией, уже обветшала. Ей давно пора быть выброшенной на свалку истории. Но кое-кто все еще не желает отказываться от этих устаревших представлений. Почему в Европе упорно не хотят расставаться с подобным образом Японии?

Что же представляют шумные крупные города, такие, как Токио и Осака, с их огромными высокопроизводительными промышленными предприятиями, если не истинную Японию наших дней? Что скрывается за демонстрациями, за забастовочной борьбой рабочих, если не истинная Япония? Разумеется, несколько отрешенный от мира самый северо-восточный район главного японского острова с его сдержанными, трудолюбивыми и скромными людьми — также часть «истинной» Японии сегодняшнего дня.

Поэт Кэндзи Миядзава, который, не считая нескольких посещений Токио, никогда никуда не выезжал и провел свою полную лишений жизнь в уединенной сельской местности, написал в 1931 году стихотворение, полюбившееся большинству японцев, хотя молодежь относится к нему уже иначе. Приведем его подстрочный перевод:

Перед дождем и

бурей не следует сгибаться.

Надо пренебрегать снегом и зноем.

Надо быть здоровым телом,

свободным от страстей,

всегда улыбаться,

есть неочищенный рис,

но съедать не более четырех мисок в день

с рыбой и овощами.

Надо наблюдать за всем непредвзято,

внимательно все выслушивать,

пытаться понять

и не забывать.

В тени соснового бора

иметь пристанищем

крытую камышом хижину.

Если на востоке заболел ребенок,

иди к нему и выхаживай его.

Если на западе живет уставшая мать,

иди к ней и помоги ей нести вязанку риса.

Если на юге умирает человек,

иди к нему и избавь его от страха смерти.

Если на севере люди ссорятся и жалуются

                         друг на друга в суде,

скажи им: Прекратите!

Это безрассудство.

Проливать слезы во время засухи,

странствовать в печали в холодное лето,

не удостоившись ни от кого похвалы, но

никому не доставляя огорчений, —

таким человеком

я хотел бы быть.

При всей своей любви к поэту, к его простым, трогательным стихам я, однако, должен сказать, что и это не «истинная» Япония. Только частица ее. Равно как и скрытые горами прекрасные храмы или завоевавший мировую известность кукольный театр, или напоминающие больше священнодействие спектакли театра ноо, или цветная ксилография художников Утамаро, Сяраку, Хокусая и Хиросигэ, которым европейское искусство со времен Моне, Дега и Ван Гога обязано многим.

Чтобы понять Японию, необходимо проникнуться ее своеобразием, самобытностью, но и Япония должна понять Европу. Японцы часто упрекают европейцев в индивидуализме и ставят при этом между ним и эгоизмом знак равенства. Эгоцентрическое мышление, утверждают они, в Японии отсутствует или выражено крайне слабо. Эта точка зрения коренится в разных направлениях общественного развития, в разных духовных традициях и исходя из этого может быть довольно просто истолкована. Но ведь из своего менее выраженного эгоизма японцы делают вывод о моральном превосходстве. В то же время, противореча самим себе, они жалуются на то, что из-за живучести феодальных пережитков в японском обществе, особенно ощутимых в семейных отношениях, их «я», индивидуальность, неповторимость личности не могли раскрыться по меньшей мере до конца войны.

А как ведет себя другая сторона? О какой безмерной заносчивости и потрясающем невежестве свидетельствует, например, бесцеремонное сообщение о Японии, опубликованное 31 марта 1979 года в одной западногерманской газете со ссылкой на Европейское экономическое сообщество. «Это страна людей, — говорилось в статье, — одержимых работой, а жилища их, по западным представлениям, не что иное, как клетки для кроликов».

Недопустимо, чтобы одна сторона мерила другую сторону только своими мерками и возводила собственное мнение в принцип. Речь может идти только о понимании, а не о взаимных упреках и стремлении доказывать свое превосходство. Однако и неоправданные восторги также не будут содействовать взаимопониманию. Экзальтированный поклонник Японии даже не представляет, что оказался жертвой самовосхваления определенных японских кругов и своими заявлениями о «необыкновенной японской душе», об «эстетической утонченности японца» и тому подобном способствует чему угодно, но только не лучшему пониманию страны. Необходимо, повторяю, распознать своеобразие другой стороны, объяснить его, возможно, даже демистифицировать и в конце концов признать. Так уж получилось, что вплоть до наших дней почти отсутствовали точки соприкосновения между японской и нашей, европейской, историей. Поэтому европейцу многое в Японии казалось долгое время иным, непривычным, и все своеобразие этой страны для него сводилось к экзотике. Отсюда возникали ставшие уже стереотипными представления, которые и сегодня находят отклик, о чем убедительно свидетельствуют рекламные афиши и почтовые открытки.