Лик за око, или Ничто за нечто - [2]

Вдруг мой взгляд остановился на двух разъяренных полицейских, преследующих молодую особу, безусловно, прошедшую неплохую подготовку в секции спортивного бега. Было ясно, однако, что, несмотря на спринтерские таланты девушки, полицейские настигнут ее. Я напряг все свои мускулы, собрал все силы юного и упругого тела, в считанные секунды оказался возле несчастной и пылко обнял ее — чтобы таким образом защитить от англичан. Те не удостоили нас вниманием, даже не глянули в нашу сторону и пронеслись мимо — то ли они гнались за кем-то другим, то ли просто спешили предстать в положенный срок в должном месте. Девушка в моих объятьях тяжело дышала.

— Что случилось? — спросил я.

— Не знаю, — сказала она.

Не удивительно, что после всего пережитого мы продолжили свой путь вместе. В то время я почти не разбирался в путанице узких улочек Старого города.

— Куда мы идем? — осмелился я поинтересоваться.

— Ты спешишь, — постановила она.

Я ничего не ответил, но остановился, разглядывая ее. Сейчас я вряд ли сумею описать ее черты или припомнить, какого цвета были ее волосы. Несомненно одно: она была очень красивой. Я с удовольствием изучал ее прическу, овал лица, глаза, зубы, фигуру, ноги. Даже и сегодня я готов поклясться, что художник, создавший это все, был подлинным мастером.

В ближайшие минуты выяснилось, что она уже успела окончить университет и является дипломированным инженером. Тем временем тьма опустилась на вечный город. Мы свернули в арабский ресторанчик. Что касается меня, то я никогда не соблюдал кашрута, а она вообще оказалась христианкой — немкой. Однако, сообщив мне об этом, тут же прибавила, что решила принять иудаизм — по той причине, что Гитлер преследует евреев. Это неслыханный позор для немецкого народа! Она неплохо изъяснялась на иврите, хотя, на мой взгляд, несколько злоупотребляла библейской лексикой.

— Сколько лет ты в стране? — спросил я.

— Пять.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— И чем ты занимаешься в данный момент?

— Перехожу в еврейство.

Мы покинули ресторанчик и свернули в ближайший темный переулок — ни единого фонаря не имелось в этих лабиринтах, и окна нависающих с обеих сторон домов не испускали ни полоски света. Мы продолжали нашу беседу. В те дни я еще не являлся признанным авторитетом в области сатиры и юмора, но анекдотов уже тогда знал великое множество. Среди прочего я рассказал ей один из них: дева Мария явилась к Богу с жалобой на Святого духа, зачавшего в ее чреве сына, а не дочь. Если бы родилась дочь, христианский мир выглядел бы иначе. Видимо, анекдот не показался моей спутнице достаточно смешным, во всяком случае, она промолчала. Поневоле умолк и я. Мы достигли конца темной улочки, повернули обратно и прошлись по ней несколько раз. Я почувствовал, что после всех треволнений этого дня ноги мои гудят, и попытался отыскать какое-нибудь местечко, где можно было бы присесть, но не обнаружил ничего подходящего. Наконец, поблуждав еще с полчаса, мы обнаружили какую-то площадку, и она опустилась на землю. Я присел рядом. Ни с того ни с сего мы вдруг разом рассмеялись.

— А тебе сколько лет? — спросила она.

— Восемнадцать.

— Мне понравилась эта идея, — сказала она, — насчет дочери. Как тебя зовут?

Не знаю, почему я не пожелал открыть ей своего имени. Но при этом, как ни в чем не бывало, поинтересовался ее.

— Ривка Штольцман, — охотно откликнулась она и поинтересовалась: — Куда это запропастилась луна? — А потом без малейшего смущения предложила: — Знаешь, мы можем совокупиться…

Мы совокупились, и я задремал. Очнувшись от забытья, я не нашел рядом Ривки Штольцман. Вообще нигде никогда не нашел нечаянно обретенной и тут же утраченной Ривки Штольцман…

3

И вот теперь, по прошествии шестидесяти двух лет, я получил письмо. Над бездной тьмы витали бушующие сияния. Вот что писала Ривка:

«Шестьдесят два года нога моя не касалась Земли Израиля. Ровно через месяц после того, как мы встретились, я вылетела в Америку. Когда началась война, я вступила в американскую армию и затем в течение десяти лет прослужила в ней в чине офицера. Остальную часть своей жизни я посвятила идее космической революции. Ты помнишь? „Жена родит, и муж родит“. Первая женщина, рожденная мужчиной, будет богиней. Вернее, богом. Произойдет это в Иерусалиме возле Западной стены. Пойми: если муж родит возле Западной стены, это будет означать космический переворот. Решительно все изменится. Исчезнут прежние небеса, и пути небесные сместятся. „Наличие“ и „отсутствие“ поменяются местами. Да и нет, начало и конец, попытка и свершение, конечность и бесконечность — все известные нам понятия потеряют смысл и будут отброшены.

Прожив на свете восемьдесят восемь лет, я успела познать и изучить все, что может охватить человеческий разум: естественные науки и философию, искусство и религию, материю и дух, жизнь и смерть. И наконец я явилась сюда, в Иерусалим, чтобы совершить эту революцию — добиться окончательного преображения сущего и небытия. Ступив на площадь возле Западной стены, неузнаваемо расширившуюся с тех пор, как я посетила ее впервые, я вспомнила, что в начале еврейской Каббалы Бог назван Бесконечным, пребывающим и в том, что есть, и в том, чего нет. Но мы с тобой — ты и я — воплотим мою мечту. Небытие и бесконечность поменяются местами. Несуществующее будет пребывать в бесконечности. Ты спросишь: а что же станется с тем, что есть?