Несуществующее — это великое „нет“ — страшит человека. Теперь позволь сообщить тебе, что дитя, зачатое нами в ту ночь, спустя два с половиной месяца покинуло мое чрево. Кстати, я недавно прочла в какой-то газете, что Государство Израиль удалось создать лишь после того, как все отпрыски Теодора Зеэва Герцля исчезли с лица земли — погибли. Нет ребенка, нет продолжения… В 356 году до христианской эры некий юноша спалил великолепный храм Артемиды Эфесской, чтобы таким образом сохранить себя в веках. Власти запретили произносить его имя и постарались стереть всякую память о нем. Я не сожгла пока что никакого храма и, тем не менее, прошу тебя не сообщать никому моего имени. Между прочим, имя того юноши обнародовала, вопреки всем запретам, его возлюбленная — он звался Герострат. Ты, конечно, знаешь об этом…
Не сердись, пожалуйста, на меня за мое неожиданное возникновение во время твоего чествования и ответь мне на письмо».
4
Сохранить в тайне имя Ривки Штольцман не составило бы для меня ни малейшего труда, но ответить на ее письмо не представлялось возможным. На конверте не значилось обратного адреса, и все мои попытки узнать его не увенчались успехом. Однако два года спустя я получил вдруг приглашение из некоего дома престарелых почтить своим присутствием девяностолетний юбилей Ривки Манга. Не нужно было обладать особой прозорливостью, чтобы догадаться, что Ривка Манга и есть моя Ривка Штольцман.
В назначенный день я явился в дом престарелых раньше указанного часа. В ухоженном садике расположились трое стариков и пять стариц — частично в шезлонгах, частично в инвалидных креслах. На площадке в центре садика был накрыт стол, ломившийся от праздничных угощений. Гости еще не прибыли. Старики и старушки подремывали в своих креслах. Состояние моих глаз не позволяло мне разглядеть их лица иначе, чем приблизившись к ним вплотную. Я решился на эту попытку. В одном из кресел восседала горделивая, прекрасно одетая старуха, державшаяся для своего возраста исключительно прямо. Взоры ее были устремлены ввысь, в небо. Однако лицо ее ничем не напоминало то, что я знал шестьдесят четыре года назад. Мое более чем пристальное внимание не заставило ее вздрогнуть или пошевелиться. Я неотрывно смотрел в ее глаза, и к моему удивлению, она вдруг улыбнулась. Лицо ее было прекрасно. Я коснулся губами ее лба. И тут из груди ее вырвался вопль — весьма похожий на тот, что я уже слышал два года назад на церемонии моего премирования. Я отпрянул, и она умолкла. Немедленно явились две сестры милосердия и попытались приподнять ее в кресле. Кресло слегка откатилось и развернулось так, что теперь я мог видеть только затылок старухи. Сестры поспешно расстегивали на ней одежду. Она не сопротивлялась. Я обогнул кресло, чтобы еще раз взглянуть ей в глаза. Она сидела передо мной почти нагая и нашла в себе силы повернуться ко мне спиной. Я увидел ее шею — да, это была та самая, неестественно длинная шея. Один из стариков рассмеялся.
— Чему вы смеетесь? — спросил я.
— Ха-ха-ха! — клокотал и кудахтал он. — Око за око! Ха-ха-ха!
— Нет, не око за око, — произнес я твердо. — Лик за око! Великое ничто — за малое, ничтожное нечто…
И вдруг подумал, что новой книги анекдотов мне уже не составить.
