Лик Победы - [119]

– Мой дорогой Марсель, как здоровье вашего почтенного батюшки?

Дородный человек с тоскливым собачьим лицом смотрел на виконта, как на сахарную кость. Так и есть! Четвероюродный дядюшка, раздери его кошки! И именно тогда, когда Ворон заперся с Фомой.

– Благодарю вас, дядюшка Франсуа! Когда я покидал Валмон, отец чувствовал себя неплохо.

– Мой мальчик, я был весьма удивлен, когда твоя матушка написала, что ты пошел в армию. Раньше я не замечал у тебя склонностей к воинской службе.

Марсель и сам ее не замечал, просто так вышло. Встретил по дороге во дворец Ворона, и понеслось.

– Ну, – замялся Валме, – мне давно советовали заняться делом, а первый Валмон был военным.

– Я горжусь тобой, – старый пень взволнованно засопел. Неужели в самом деле растрогался? С него станется! Марсель подтянул живот, благо после фельпских похождений это труда не составляло, и выпалил:

– Моя жизнь принадлежит Талигу и его королю!

Родственничек растроганно шмыгнул носом, но потом нахмурился:

– Теперь талигойцы, как никогда, должны быть готовы к любым неожиданностям. И, мой дорогой, вам и вашему патрону следовало бы повязать черные ленты. Конечно, вы одеваетесь по-походному, но приличия обязывают. Все добрые олларианцы надели траур, и даже герцогу Алве не следует шокировать своих соотечественников.

– Мы ничего не знали, – пробормотал Марсель. – Море, знаете ли…

– Не надо лгать дядюшке Франсуа, – нос снова шмыгнул, на сей раз осуждающе. – Поведение герцога Алвы не оставляет сомнений в вашей осведомленности.

– Ворон? – выпалил Валме. – Он ничего не знает, просто он вообще такой… Его ничем не проймешь. Мы в Фельпе получили приказ от Фердин…

– От его величества, – поправил старый зануда, заставив Марселя в очередной раз порадоваться бегству из-под крыла родичей. – Все талигойцы, оказавшись за пределами отечества, являются послами своей державы и не должны забывать о столь важных вещах, как титулование монарха.

– В любом случае, – огрызнулся виконт, – мы вышли в море, не зная ни кошки. То ли нас не сочли нужным известить, то ли какая-то скотина сперла письма. Последнее, что мы получили, это было письмо Силь… то есть его высокопреосвященства и королевские грамоты.

– Когда это было? – лицо дядюшки оставалось умеренно скорбным, но глазки стали жесткими. – Когда прибыл курьер и когда написаны послания?

– Получили в первый день Летних Молний. Рокэ, то есть Первый маршал Талига, сказал, что курьер не жалел лошадей. А написано было в ночь Ундий…

– Когда? – не понял дядюшка.

– С 11 на 12 Летних Волн…

– Ты не ошибаешься?

– Чтоб мне облысеть!.. То есть я не ошибаюсь. Письмо его высокопреосвященство написал ночью, а его величество подписал приказы утром.

– Есть вещи, которыми не шутят, – затянул свою песню дипломат. – Я склонен тебе верить. Меня ввело в заблуждение поведение герцога, но Рокэ Алва умеет скрывать свои чувства. Тем не менее вам следует надеть траур.

– Я надену, – заверил Марсель, мимоходом пожалев об урготских портных. – Дядюшка, во имя Леворукого, скажите же наконец, кто умер?!

– Его высокопреосвященство.

Марсель едва не присвистнул, но дядюшка Шантэри такого бы не потерпел, а свистеть во дворцах было признаком дурного тона.

2

Катарина немедленно отпустила госпожу Арамону к заболевшей дочери, хотя от ее величества зависело мало: из дворца входили и выходили по пропускам, подписанным капитаном Личной охраны его величества. К счастью, Манрик смилостивился, и Луиза, позабыв обо всех королевах и кансилльерах мира, помчалась на улицу Хромого Цыпленка.

Дверь открыла Дениза, и у Луизы немного отлегло от сердца – будь с дочкой что-то серьезное, кормилица выглядела бы иначе.

– А вас уже ждут, – сообщила Дениза, водружая на место многочисленные крюки и цепи.

– Ждут?

– Папаша ваш ждет.

– Как Амалия?!

– Здорова она, – махнула рукой Дениза, – у себя сидит. Это все граф затеял. Ох, не дело врать про хворости, накличешь еще…

Слава Создателю, с Амалией все в порядке. Луиза сбросила накидку и прошла в гостиную, где узрела господина графа и маменьку.

– Луиза, – Аглая Кредон прижала к груди ухоженные ручки, – милая Луиза… Как долго я тебя не видела… Я все понимаю, ты теперь дама из общества, тебе не до бедных мещан…

Если б не присутствие отца, Луиза б в очередной раз узнала, что она не мать, а мармалюка [64], но в присутствии любовника нежная Аглая воздерживалась от простонародных выражений.

– Ну что вы, маменька, – выдавила из себя Луиза единственное, что можно было сказать.

– Не надо оправдываться, – Аглая Кредон поднесла к глазам вышитый платочек. – Ты здесь, с нами, это главное.

– Дорогая, – папенька взял из ручек любовницы платочек и промокнул несуществующие слезки, – Луиза не виновата. Сейчас покинуть дворец весьма непросто. Я прошу тебя оставить нас, нам нужно поговорить наедине.

Маменька вздохнула, накинула новую алатскую шаль и, окинув любовника и дочь грустным и нежным взглядом, выплыла из комнаты.

Будет подслушивать, а потом мотать жилы всем, кроме господина графа.

– Луиза, – господин граф протянул руку для поцелуя, – у нас долгий разговор. Садись.

Госпожа Арамона коснулась губами бледной кожи и опустилась на банкетку. Итак, отец на два месяца раньше обычного вернулся из своих имений и устроил тайную встречу с самой неудачной из своих дочерей. Вот что значит удостоиться внимания Кэналлийского Ворона! И все бы ничего, но папенька и помыслить не может, что маменька подслушивает. Вот и крутись теперь, чтобы и пшеница была цела, и курица сыта, и лисица довольна. Одна радость – родители считают дочь не то чтоб вовсе дурой, но близко к тому. Значит, поглупеем еще больше.