Лицо тоталитаризма - [35]

У теории «самоуправления», выдвинутой югославскими лидерами, сходная судьба. В пылу конфликта со Сталиным им просто необходимо было как-то «выправить» его «искривления», сделать что-нибудь, чтобы государство начало наконец «отмирать». Тем не менее ни им, ни Сталину это не помешало и впредь пестовать силу, функцию для них первейшую, ту, к которой они сводят свою концепцию государства.

Примечателен, однако, сталинский тезис о том, как государство отмирает, усиливаясь, таким то есть образом, что функции его становятся все более разветвленными по мере вовлечения в их гравитационные поля все большего числа граждан. Осознав, что роль государственной машины неуклонно наращивается и разветвляется (вопреки «начавшемуся» уже переходу к «полностью бесклассовому» — коммунистическому — обществу), Сталин решил, что государство исчезнет, когда все граждане, переключая на себя его заботы, поднимутся до его уровня. Впрочем, еще Ленин говорил о времени, когда и кухарка будет управлять государством. Теории, подобные сталинской, как мы видели, кружат по Югославии. Но ни одной из них не преодолеть пропасти между коммунистической доктриной государства, то есть «исчезновением» классов и «отмиранием» государства в их «социализме», и действительностью — тоталитарным господством партбюрократии.

Важнейший для коммунизма в теоретическом и практическом плане вопрос о государстве — это одновременно и неиссякаемый источник проблем и все более явных противоречий.

Поскольку государство не есть исключительно — и крайне редко преимущественно — орган насилия (кроме коммунистического режима, этой своего рода скрытой формы гражданской войны между народом и правителями), то государственная машина наравне с обществом пребывает в состоянии непрекращающегося, вспыхивающего вновь или временно затухающего сопротивления олигархии, тайное и явное желание которой — окончательно превратить государство в насильника. Осуществить это полностью коммунисты не в состоянии, как не в состоянии они совершенно поработить общество. Но они могут навязать, чем и занимаются, контроль органов принуждения — полиции и партии — над всей государственной машиной и ее функциями. Поэтому сопротивление органов и функций государства «непониманию» со стороны партии, полиции или отдельных политических фигур — это на деле отраженное через государственную машину сопротивление общества, протест против гнета и издевательств над объективными его устремлениями и потребностями.

Даже в коммунистической системе государство и его функции не ограничиваются органами насилия, не идентичны им. Государство как организация жизни народа и общества подчинено таким органам — государству в государстве. С этим разладом коммунизму справиться не под силу потому уже, что тоталитарность его насилия конфликтует с иными и противоположно направленными тенденциями в обществе, быть выразителями которых способны и общественные функции государства.

5

Вследствие этого противоречия, вследствие неизбежной и неизбывной потребности коммунистов рассматривать государство если не исключительно, то преимущественно как орган насилия, коммунистическое государство не могло и не может стать правовым, то есть таким, где суд не был бы зависим от властей, а законы реально соблюдались.

Такого государства система не приемлет. Коммунистические вожди, даже пожелай они построить правовое государство, не смогли бы достичь цели, не создав угрозы своему тоталитарному господству.

Независимость суда и торжество законности неизбежно открывали бы путь появлению оппозиции. Ни один закон в коммунизме не оспаривает, например, свободы выражения мысли и даже права объединяться в организации. Базирующиеся на принципах независимого суда законы гарантируют и другие гражданские свободы.

На практике, разумеется, никто об этом и не вспоминает.

Признавая формально гражданские свободы, коммунистические режимы ставят перед ними одно, но решающее условие: пользоваться ими можно исключительно в интересах той системы — «социализма», которую проповедуют вожди, что означало бы поддержку их владычества. Подобная практика, противоречащая в том числе и законодательным актам, неминуемо должна была вооружить полицейские и партийные органы крайне изощренными и бесцеремонными методами борьбы, ибо, с одной стороны, необходимо сохранять форму законности, а с другой — обеспечить монополию правления.

Главным образом по этой причине законодательная власть в коммунизме не может отделиться от исполнительной. И именно такой порядок Ленин считал совершенным. Того же придерживаются в Югославии. При однопартийной системе это как раз и есть один из источников, питающих произвол и всемогущество правителей.

Точно так же практически невозможно отделить власть полицейскую от судебной. Судят и исполняют приговор де-факто те же, кто арестовывает. Замкнутый круг: одна и та же исполнительная и законодательная власть, одни и те же следственные, судебные и карательные органы.

Так зачем в таком случае коммунистической диктатуре прибегать — даже сверх надобности — к закону, зачем прикрываться законностью?